Срезав подсолнух покрупнее, Штефан примерился, сиганул через забор и... приземлился мало не на голову Анусе, печально сидевшей с той стороны.
Та ойкнула и отшатнулась, свалившись с камушка, на котором сидела.
– Напугал? Извини, – Штефан шагнул навстречу, протянул руку, чтобы помочь подняться. Ануся присмотрелась поначалу настороженно, но руку приняла:
– А ты с заставы, да? Я тебя во дворе у тетки Станки видела.
– С заставы, – он легко вздернул ее на ноги. – Меня Штефаном зовут.
– Ануся, – она сперва несмело улыбнулась, потом, разглядев мальчишескую мордаху и подсолнух, нахмурилась. – А чего это ты Томашу огород обносишь?
Штефан, пойманный на горячем, дернулся убрать подсолнух за спину, на мгновение почти смутился, потом кинулся оправдываться:
– Всего один подсолнух! Я бы спросил, так ведь нет никого!
– Так ведь у Станки все гуляют, – строго возразила Ануся. – Там бы и спросил.
– А я в лицо этого Томаша не знаю, – выкрутился Штефан, впрочем, сказав чистую правду. – Покажешь – так спрошу и извинюсь, что без спросу. И за подсолнух. И за тыкву.
– А тыква-то тебе зачем?
– Низачем... – он смутился. – Я ее раздавил. Нечаянно.
Ануся уже смеялась.
– А Томаш тебя хворостиной! И не посмотрит, что пандур!
Заулыбался и Штефан.
– Так я же извинюсь. Если ты меня познакомишь с этим Томашем.
Она задумалась, покачала головой:
– Нельзя. Батька заругает, что с пандурами гуляю.
– Так я пока не совсем пандур, – сознался Штефан, но Ануся тяжело вздохнула.
– Все равно заругает. Не любит он ваших. Говорит, нечего, мол, виться, словно медом намазано, – она примерилась сесть обратно на камень, но Штефан остановил ее.
– Погоди-ка. Застудишься еще, – он стянул безрукавку, постелил на камень и сделал галантный жест. – Присаживайся, госпожа Ануся. Так вокруг такой красоты грех не виться!
Она даже ножкой притопнула с досады.
– Вот правильно батька говорит: юбочники вы да бездельники, которым только бы девок портить!
Штефан не обиделся, только улыбнулся:
– Так чего тогда вздыхаешь, красивая, что батька всех гоняет?
– А мне всех и не надо, – Ануся снова вздохнула, – мне только одного. И он не такой!
– А батька, значит, не верит, что не такой?
– Не верит, – она вздохнула еще горше. – И меня то выдрать, то под замок посадить грозится.
– Ну, он у тебя прямо Акрисий, – сочувственно протянул Штефан.
– Кто?
– Да был такой царь, мифический. Тоже все дочку под замок посадить норовил.
– Ему тоже женихи не нравились? – заинтересовалась Ануся.
– Да нет. Ему пифия, ну гадалка, нагадала, что он от руки своего внука умрет. Вот и решил оставить дочку в девках. Под своим дворцом, в подземельях выстроил роскошные покои и запер ее там, чтобы никто ее даже не увидел.
– И что? – охнула Ануся. – Она так там всю жизнь и просидела, бедная?
– Да нет. Ничего у того Акрисия не вышло...
Штефан уселся на землю, привалившись спиной к камню, на котором сидела Ануся, и принялся рассказывать. Та вздыхала и с чисто девчоночьим любопытством торопила рассказчика: «Ну, а дальше что было?»
Налетевший легкий ветерок окончательно разогнал редкие тучки, ночь осыпала небо звездами, что росой по паутине, в траве стрекотали сверчки, доносилась музыка с подворья Станки. А над лужком на окраине глухой деревни в горах на самой границе с Трансильванией хорошо поставленным, хоть еще и мальчишеским голосом, лилось:
– И тогда Персей увидел прикованную к скале прекрасную девушку...
- 5 -
Симеон обнаружил, что немного поднабрался, и решил увести Станку отдохнуть в стороне. Веселье и без них шло своим чередом: молодежь продолжала отплясывать, кто постарше – сбивались в компании и заводили разговоры о видах на урожай, удоях и приплоде у скотины, ценах на зерно и налогах. Народ с дальних хуторов потихоньку и домой засобирался.
– Слышь, капитан! Меня глаза обманывают, или это та краля, что к Штефану маслилась? – окликнул Мороя, отвлекаясь от скучного спора про достоинства сеялок. Мотнул головой в сторону двора, где еще плясали несколько пар. Симеон неохотно поднял голову с колен Станки, присмотрелся.