– Ладно – со стариком возится, – продолжил гнуть свое Симеон. – А если она все-таки здесь не просто так?
Григор воззрился недоуменно.
– Ну, капитан, я ж к слуджеру-то первым делом Иона отправил – спросить, что с ними всеми делать! Жду вот, когда вернется!
Симеон кивнул, размышляя, что же происходит нынче в Сербии, что до сих пор ничего особенного не слышно, несмотря на возвращение Карагеоргия. Йоргу может разузнать, конечно, только надо ему рассказать новости. И дождаться ответа от слуджера – просто на всякий случай, может быть, у него какие-то свои планы.
На улицу выполз Гицэ, сладко потягиваясь и чему-то ухмыляясь.
– Ну что, капитан, станем кого в Клошани отправлять?
Симеон сплюнул с досадой.
– Ты чего мне не сказал, что Григор про сербов-то уже сообщил?
– А я и не знал, – удивился Гицэ.
Пасечник снова выпустил огромный клуб дыма.
– Он не знал, капитан, это правда. Я ведь сам не дотумкал бы, но как он мне велел глаз с Фатьмы не спускать, так я Иону и отправил. Ну, чтоб уж не думалось особо.
– Хорошо, что отправил, – хмыкнул Гицэ. – А то я думал Штефана послать, у него коняка резвый да хороший, а поди теперь, сыщи его!
– Чего его искать? – не понял Симеон. – Он же к лошадям пошел?
Гицэ воззрился с недоумением и внезапно заржал.
– Ах, к лошадям?! У лошадей Думитру, на кой черт там еще и Штефан? – помолчал, ухмыляясь в усы, и доверительно наклонился к уху Симеона: – Он с Фатьмой таки сговорился, похоже, капитан! Ну, отважился наконец-то ангелочек!
– С Фатьмой? – поразился Симеон. – Наш Подсолнух?
Гицэ и Григор дружно расхохотались.
– Она ведь еще о прошлом разе на него глаз положила, капитан!
– Ох, и мялся тогда парнишка – и хочется, и колется! – махнул рукой пасечник. – Аж глядеть жалко было!
– Вот посмотришь, хорошо, если только к утру вернутся оба, так их и распротак, – пообещал Гицэ. – Грозу в лесу, поди, пересидят, а то в какой стожок сена закопаются. Так что и ладно, что ты в Клошани решил никого не посылать, а то бы сейчас хватились парня, испортили бы ему веселую ночку...
– Это если он опять не станет про звезды рассказывать, или про что там еще, – усмехнулся Симеон, припомнив историю с Анусей. Григор хмыкнул и вопросительно уставился на него поверх трубки – пришлось рассказывать...
Но утро показало, что на этот раз Гицэ угадал. Штефан объявился, когда солнце уже стояло высоко, а остальной отряд собрался и готов был выдвигаться. Только его и ждали. Заметив всеобщее внимание, парень попытался изобразить раскаяние, но лишь самую чуточку покрасневшая морда у него была до того блаженно-довольная, что виноватая мина не получилась ни капельки.
– Извини, капитан, проспал. Больше не повторится!
Симеон чуть не сплюнул с досады. Готово дело – еще одного разыскивай при надобности по всем сеновалам! Второго Гицэ застава точно не вытерпит! Хотя ладно, парнишка к делу завсегда серьезно, да и после разноса за ссору с Макаркой на заставе мир и покой, так что пусть развлекается. Хоть краснеть по всякому поводу перестанет!
- 10 -
Мир и покой на заставе Симеону только чудились – Макарие со Штефаном и впрямь ходили тише воды, ниже травы, но вражда их ничуть не сгладилась, а та неизвестная добрая душа, что растрепала по всей деревне историю про мифы и дрючок Анусиного батьки, только подлила масла в огонь. Столкновение было неизбежно, но сама судьба долго не сводила этих двоих вместе: Штефан пропадал в дозорах, благо, гнедой быстро вспомнил свое детство на конном заводе в горной Липпице, а Макарко либо дежурил у рогатки, либо мотался по окрестностям с телегой, помогая Морое в обеспечении заставы провиантом. И нельзя сказать, чтобы он возражал против такой малопочетной службы – урожай начинал созревать, и Ануся все чаще наведывалась в деревню с хуторным толстоногим мерином и корзинками, меняя молоко и сыр на поспевающую кукурузу и фрукты, которые выше в горах не росли.
– Корзинку-то ставь на телегу, Ануся, – уговаривал Макарко, сидя боком на передке. – И сама залезай, никуда твой мерин не денется.
Девушка мотала головой, покрытой темной косынкой, и покрепче стискивала веревочные поводья.
– Нельзя, Макарие, – полушепотом отвечала она. – Отец прознает – прибьет меня.
Макарие с тоской смотрел, как при каждом шаге мелькает между двумя шерстяными полотнищами катринты белая ткань рубахи и быстро-быстро перебирают по пыльной дороге маленькие опинчи, подвязанные ремешками поверх толстых носков до самых колен, круглившихся под юбкой. Телега поскрипывала, мерин тяжко вздыхал под корзинками, и почти так же тяжко вздыхала Ануся.