Клайв Баркер
Проклятая игра
Я благодарю Мэри Роско — она работала без устали, печатая эту рукопись, и еще находила время для множества четко сформулированных замечаний — и Дэвида Т. Каннингэма, внесшего огромное число позднейших добавлений. Я признателен Джулии Блейк, Джону Грэгсону и Вернону Конвею — читателям, чей энтузиазм и проницательность бесценны. Спасибо Дугласу Беннету, организовавшему для меня незабываемую поездку по тюрьмам, и Алисдеру Камеруну — он обеспечивал меня спагетти, пока я писал эту книгу. И наконец, моя благодарность Барбаре Бут и Нэнн Дю Сато из издательства «Сфер букс».
И только смерть, изменчивость и случай
Останутся последнею границей.
Часть первая
TERRA INCOGNITA
Ад — обиталище для тех, кто отрицает. Они пожнут плоды того, что посадили У Озера Пространств и в Чаще Пустоты, — Скитаются и бродят души там и никогда не прекратят Оплакивать свое существование.
1
Воздух был словно наэлектризован в тот день, когда вор шел по городу, убежденный, что сегодняшним вечером после многих недель неудач наконец-то отыщет игрока. То было нелегкое путешествие. Восемьдесят пять процентов Варшавы сровнялось с землей — или от смертельных бомбардировок, что предшествовали освобождению города русскими войсками, или по программе уничтожения, осуществлявшейся нацистами перед отступлением Некоторые районы стали фактически непроходимы для транспорта. Груды обломков усеяли улицы и прикрывали мертвецов, словно клубни, готовые всплыть в весеннюю оттепель.
Однако после трех месяцев блужданий вор научился прекрасно ориентироваться в городских джунглях. Он с удовольствием лицезрел пустынное великолепие проспектов и скверов, лиловых от пыли и неестественно тихих; он вторгался в чужие владения, и порой ему казалось, что конец света выглядит именно так. Уцелели лишь несколько городских объектов, по которым прохожий мог определить свое местонахождение: газовая станция за мостом Понятовского, зоопарк по ту сторону реки и отчетливо видная башня Центрального вокзала, давно лишившаяся часов. Эти и немногочисленные другие свидетельства былой красоты Варшавы выжили и вызывали мучительную боль даже у вора.
Дома у него здесь не было. У него вообще не было дома вот уже десять лет. Кочевник и стервятник, он задержался в Варшаве лишь потому, что она предоставляла возможность хорошо поживиться. Скоро он восстановит силы, потраченные во время последних похождений, и отправится дальше. Но сейчас, когда в воздухе кружились первые неуловимые признаки весны, он оставался в городе и наслаждался свободой.
Конечно, задерживаться тут рискованно, но где не рискует человек его ремесла? Годы войны так отшлифовали способности вора, что это пугало его самого. Он был в большей безопасности, чем жители Варшавы — те немногие, что спаслись от всепожирающего пламени. Слегка очумевшие от своей удачи, они постепенно возвращались в город, искали покинутые дома и близких людей. Они бродили среди руин или стояли на углах улиц, вслушивались в похоронную песнь реки и ожидали, когда придут русские, чтобы согнать их в стадо во имя Карла Маркса. Каждый день возводились новые баррикады. Военные медленно, но методично наводили порядок, разделяли и подразделяли город; вскоре так поступят и со всей страной. Однако комендантский час не слишком тревожил вора. За подкладкой своего прекрасно сшитого пальто он хранил удостоверения личности любых видов (кое-что найдено, большая часть украдена), и они выручали его в любой ситуации. Сомнение и недоверие он рассеивал с помощью находчивости и сигарет, поскольку и первое, и второе имелось у него в избытке. Вот и все, что требовалось человеку в том городе, в тот год, дабы ощутить себя властелином мира. И какого мира! Не осталось ни одной прихоти или страсти, какую нельзя было удовлетворить. Глубочайшие секреты тела и духа открывались каждому желающему. Из них рождались игры. Как раз на прошлой неделе вор услышал рассказ о молодом парне, который играл в древнюю игру с чашками и исчезающим шариком (вот шарик есть — а вот его нет), в своем безумии заменив их тремя ведрами и головой ребенка.
Но это была невинная забава; ведь младенец уже умер, а мертвые не испытывают страданий. В городе практиковались и иные забавы, а в качестве сырья для них использовали живых. Для страждущих и платежеспособных действовал рынок человеческой плоти. Оккупационная армия, уже не занятая в сражениях, заново открыла для себя секс, и это приносило выгоду. За полбуханки хлеба вы могли купить одну из беженок (столь юных, что у них едва проступали груди), чтобы использовать вновь и вновь под покровом темноты; их жалобы оставались без ответа или прерывались ударом штыка, когда девушки теряли привлекательность. В городе, где погибли десятки тысяч, на обыденные убийства смотрели сквозь пальцы. На несколько недель, пока один режим не сменился другим, все стало возможно, ничто не наказуемо; исчезло табу на грех.