Только 31 октября началось похолодание. Утром небо заволокло серыми свинцовыми тучами, и к полудню непрекращающийся ветер сменился с иссушающего на влажный. Люди встревожились, так как они не были готовы к холодам, а старый пес Дэвисов Волк кое-как вполз в дом, чтобы занять место поближе к теплу. Но далекие барабаны по-прежнему гудели, так же как и белые поселенцы были не намерены отказываться от намеченного мероприятия. В четыре часа пополудни фургоны начали подъезжать к дому Уокера, и вечером, после запомнившегося всем барбекю, скрипка Лафайета Смита подвигла веселую компанию на гротескные пляски в большой заполненной комнате. Молодежь позволила себе различными милыми шалостями отдать дань сезону, и временами старый Волк подвывал в такт жалобным и визгливым звукам и каким-то особенно зловещим тонам пронзительной скрипки Лафайета — инструмента, которого он прежде никогда не слышал. По большей части, однако, этот многое повидавший ветеран спал, невзирая на торжество, поскольку у него давно прошел период активности, и в основном он жил во снах. Том и Дженни Ригби привели своего колли Зеке, но собаки не пообщались между собой. Зеке казался странно обеспокоенным чем-то, и весь вечер принюхивался к чему-то вокруг.
Одри и Уокер представляли собой превосходную пару, и Бабушка Комптон до сих пор любит вспоминать о том, какое впечатление произвел их ночной танец. Казалось, что их тревоги на время забыты; Уокер побрился, привел себя в порядок и выглядел на удивление щеголевато. К десяти часам все устали, и гости принялись обмениваться рукопожатиями и делиться мнениями насчет того, как хорошо они провели время. Том и Дженни полагали, что тоскливый вой Зеке, который он издавал по пути к фургону, был признаком того, что он не хочет ехать домой, хотя Одри сказала, что, должно быть, далекие тамтамы раздражают и его, поскольку после прошедшей вечеринки рокот барабанов звучал особенно ужасно.
Ночь была очень холодной, и в первый раз Уокер разложил несколько крупных поленьев в камине, засыпав их пеплом, чтобы они тлели до утра. Старый Волк подполз к яркому пламени и погрузился в свое обычное коматозное состояние. Одри и Уокер, слишком уставшие, чтобы думать о каких-то заклинаниях или проклятьях, свалились на сколоченную из сосны кровать и уснули прежде, чем дешевый будильник на полке отсчитал три минуты. А издалека ритмический грохот дьявольских тамтамов по-прежнему разносился холодным ночным ветром.
Доктор Мак-Нилл в этом месте прервался и снял очки, словно расплывшиеся очертания окружающего мира сделали его воспоминания яснее.
«Вскоре вы поймете, — сказал он, — что мне довольно сложно собрать в памяти воедино все, что случилось после ухода гостей. Это было давно, но, тем не менее, я все же попытаюсь вспомнить». Спустя секунду молчания он возобновил рассказ.
Одри приснился ужасный сон про Йига, который явился к ней в обличье Сатаны, каковое она видела на дешевых гравюрах. Он являл собой настолько ярко выраженное воплощение кошмара, что она немедленно проснулась, обнаружив, что Уокер уже бодрствует и сидит на постели. Казалось, он внимательно прислушивался к чему-то и шепотом призвал ее к молчанию, когда она принялась спрашивать, что пробудило его.
«Слушай, Од! — выдохнул он. — Ты не слышишь, как что-то поет, гудит и шуршит? Тебе не кажется, что это похоже на сверчков?»
В самом деле, в доме явственно слышалось что-то подобное звуку, который он описал. Одри попыталась проанализировать это, и ее поразило нечто ужасное и знакомое в этом звуке, затаившееся на краю ее памяти. И еще в глубине души она воспринимала тот монотонный неумолчный рокот далеких барабанов, доносящийся через черную равнину, над которой взошла наполовину скрытая облаками луна.
«Уокер, ты думаешь: это: это проклятье Йига?»
Она могла чувствовать его дрожь.
«Нет, дорогая, я не думаю, что он пришел таким путем. Он подобен человеку до тех пор, пока ты не увидишь его вблизи. Об этом говорил вождь Серый Орел. Те твари, что пробрались сюда с улицы, с холода — это не сверчки, я уверен, но что-то подобное им. Я попробую выгнать их прежде, чем они попытаются проникнуть в буфет».
Он встал, наощупь отыскал фонарь, который висел неподалеку, и достал оловянную коробку со спичками, прибитую к задней стенке. Одри села на постели и наблюдала за тем, как вспышка спички разожгла ровное пламя в фонаре. Затем, после того, как их глаза осмотрели всю комнату, грубо сколоченные стропила буквально сотряслись от их одновременных криков. Ибо на плоском каменном полу, освещенном фонарем, кишела коричневая масса извивающихся гремучих змей, ползущих по направлению к огню. Теперь они отворачивали свои отвратительные головы, испугавшись яркого света фонаря.
Одри видела этих тварей лишь в течение мгновения. Бесчисленное множество рептилий были разных размеров и видов, и пока она смотрела на них, две или три змеи подняли головы, как будто бы намереваясь напасть на Уокера. Она не упала в обморок — это Уокер, рухнувший на пол, погасил фонарь и оставил ее в темноте. Он не вскрикнул; видимо, страх парализовал его, и он упал, словно сраженный бесшумной стрелой из какого-то сверхъестественного лука. Одри показалось, что весь мир фантастически закрутился, смешавшись с кошмаром, который начала она сама.
Никакое осознанное движение было невозможно, поскольку воля и ощущение реальности покинули ее. Она по инерции упала на подушку, надеясь, что вскоре очнется. Некоторое время она совершенно не могла понять, что же произошло. Затем, мало-помалу, у нее начало закрадываться подозрение, что она уже на самом деле проснулась, и после короткой паузы, во время которой она онемела, Одри содрогнулась от нарастающей смеси паники и горя и долго плакала.
Уокер умер, и она была не способна помочь ему. Он умер от змей, точно так, как предсказала ему старая ведьма, когда он был маленьким мальчиком. Бедный Волк также ничем не смог помочь — возможно, потому, что так и не пробудился от своего старческого ступора. И теперь ползучие твари должны были добраться до нее, с каждой секундой подползая все ближе и ближе в темноте. Возможно, уже теперь они обвивали и скользили по ножкам кровати и медленно забирались наверх на грубое шерстяное одеяло. В бессознательном состоянии она зарылась под одеяло и дрожала.
Должно быть, это и было проклятье Йига. Он послал своих чудовищных отродий на День всех святых, и первым они забрали Уокера. Почему именно его — ведь он был невиновен? Почему они не пришли прямо за ней — разве не она одна убила тех маленьких гремучих змей? Затем она подумала о той форме проклятья, о которой толковали индейцы. Она не будет убита — она превратится в пятнистую змею. Ах! Она станет подобной тем тварям, что заметила на полу — тем тварям, которых Йиг послал, чтобы забрать и присоединить ее к их рядам! Она пыталась пробормотать заклинания, которым научил ее Уокер, но не смогла издать ни звука.
Громкое тиканье будильника звучало над сводящим с ума боем далеких тамтамов. Змеи провели здесь уже много времени — было ли их целью поиграть на ее нервах? Временами она полагала, что чувствует едва заметное, но устойчивое давление на постельном белье, но каждый раз это оказывалось лишь непроизвольными судорогами ее перенапряженных нервов. Часы тикали в темноте, и медленно ее мысли изменились.
Эти змеи не могут быть здесь так долго! В конце концов, они не посланники Йига, но всего лишь гремучие змеи, которые угнездились под камнями и приползли сюда на огонь. Возможно, они пришли не за ней — возможно, им хватило и одного несчастного Уокера. Где они сейчас? Ушли? Свернулись возле огня? Все еще ползают по распростертому телу их жертвы? Часы тикали, а далекие барабаны по-прежнему гудели.