Дом, который мы выбрали рядом с площадью, он выбран не просто так, отсюда хороший обзор и в доме есть три входа, а также подвал.
Елисей возится у огня. Он нашёл в одном из домов чугунный котёл, проржавевший, но ещё крепкий. Вычистил его песком, наполнил водой из нашего запаса. Теперь мясо — жесткие полосы вяленой баранины, спасённые из полуразрушенной коптильни — булькает в кипятке, постепенно размягчаясь.
— Без специй оно как подошва, — бормочет Елисей, роясь в своей котомке. Достаёт свёртки с травами. — Но кое-что добавлю.
Он кидает в котёл щепотку сушёного чабреца, потом что-то горьковатое, от чего воздух сразу наполняется пряным дымком. Артём, сидя на корточках, жадно вдыхает запах.
— Пахнет как в таверне графа Лютовича, — хрипло смеётся он.
Лютович!
В моей голове возникает воспоминание. Тёмное заведение, маленькие окошки. Очень много людей. А в воздухе витает запах мяса и хмеля.
Шум такой громкий, что хочется выйти на улицу и вдохнуть прохладный чистый воздух.
А еда вкусная. Затем я слышу какие-то голоса. Стараюсь не подавать виду, чтобы окружающие не подумали, будто я и правда сошел с ума.
Хотя какая разница, пусть думают, что я полностью отбитый и чокнутый.
– Так что думаешь делать дальше? – Кто-то спрашивает у меня, и этот голос я не узнаю.
– Да что я думаю? – Голос мой, вернее, голос Зорана. Того чьё тело я сейчас занимаю. – Поеду к князю, упаду перед ним на колени и буду умолять, чтобы он ничего со мной не сделал. Ты же знаешь, я не приспособлен к войне. Ничего, договоримся. Я не предназначен для того, чтобы служить на границе, и тем более в том месте, куда он меня отправляет. Это же верная смерть. А я не хочу умирать. Слишком люблю жизнь, слишком ценю свою жизнь.
Воспоминания моментально рассеиваются, и я ловлю себя на мысли, что это был один из последних дней того человека. Что же случилось дальше? Хотел бы я об этом узнать.
— Там мясо свежее было, — огрызается Муран, но глаза его тоже прикованы к котлу.
Я молчу. Сижу чуть поодаль, спиной к стене, чтобы видеть всех. Арбалет лежит на коленях.
Елисей помешивает варево деревянной ложкой. Жир всплывает пузырями, образуя маслянистую плёнку. Через полчаса мясо разваривается, превращаясь в густую темноватую похлёбку. Он разливает её по деревянным мискам, доставленным из того же дома.
Первая миска — мне.
Я беру её, но не сразу подношу ко рту. Смотрю, как Елисей раздаёт остальным. Как они жадно набрасываются на еду, чавкая, обжигаясь, но не останавливаясь.
— Что, боишься, что я отравил? — Елисей смотрит на меня, и в его глазах — усталая насмешка.
— Да, — честно говорю я и жду, пока он сам не отхлебнёт из своей миски.
Только тогда пробую. Мясо всё ещё жёсткое, но травы перебивают вкус затхлости. Горячий бульон обжигает губы, но я пью, чувствуя, как тепло растекается по животу. Первая за дни нормальная еда.
Остальные едят молча, слишком занятые, чтобы говорить. Только хруст хлебных корок, чавканье, причмокивания. Глеб вылизывает миску, потом ковыряет в зубах ногтем. Артём осторожно собирает крошки со дна.
Я доедаю последний кусок, чувствуя тяжесть в желудке. Сытость делает их расслабленными. Глеб даже откинулся назад, ухмыляясь.
— Ну что, боярин, — говорит он, — может, теперь и спать ляжем?
— Спите, — отвечаю я. — Я постою на страже.
Они переглядываются. Они понимают.
Я не доверяю. И не усну. Ни сегодня. Ни завтра.
Пока не найду то, зачем пришёл. А до тех пор — буду бодрствовать.
С арбалетом на коленях. И смертью на кончиках пальцев.
Они уходят в дом — шаги глухо стучат по половицам, потом стихают. Я остаюсь у догорающего костра, спиной к грубой каменной стене. Ночь уже вступила в свои права, и звёзды здесь, над Пустошами, кажутся слишком яркими, слишком близкими. Как будто кто-то рассыпал серебряные гвозди по чёрному бархату.
Они решили спать. Потому что поняли — я могу убить их и бодрствуя.
Арбалет лежит у меня на коленях. Пальцы сами собой проверяют тетиву, привычным движением поправляя механизм.
Тишина.
И в этой тишине — воспоминания.
Тогда, десять лет назад, под стенами Карандской крепости, я тоже не спал трое суток. Командовал тогда спецотрядом — двадцать человек, отобранных лично. Мы прорывались через подземные туннели, чтобы ударить в тыл осаждающим. Двадцать человек. Вернулось семеро.
— Капитан, — тогда молодой Лорик, с перебитой ногой, схватил меня за рукав. — Мы не выйдем.