Едва он добрался до столовой, как крики изменились. Они стали прерывистыми. На секунду их заглушила ужасная влажная рвота, а затем они возобновились, став еще более резкими. Теперь Каншеллу казалось, что голоса два, и их крики переплетались в хоровую спираль отчаяния.
Он ворвался в комнату, плечом высадив пласталевую дверь. В центре помещения, спиной к Каншеллу, стоял Георг Паерт. Он был один. Его плечи содрогались, руки были подняты, локтями наружу, словно он прижимал ладони к лицу. Оба крика исходили от него.
Каншелл стал пробираться между металлических столов к серву инжинариума.
— Георг? — окликнул он его, стараясь говорить ровно и спокойно, но достаточно громко, чтобы Георг услышал его сквозь свои вопли. Приблизившись, Йерун увидел, что Паерт стоит в расширяющейся луже собственной крови. — Георг? — повторил он. Спокойствие и решимость стали покидать его. Ужас возвращался.
Паерт обернулся. Каншелл отпрянул. Серв разорвал себе горло. Плоть и мышцы свисали, словно изодранные занавески. Кровь пропитала куртку и руки Паерта. Его рот был широко раскрыт, но из него больше не доносилось ни звука.
Но крик все равно был слышим, два голоса все равно исходили от одного человека, и теперь крики формировали контрапунктные слоги: МАААААА, ДАААААИИИЛ. Они создавали единое слово, и слово то было кровью, и было безумием, и было отчаянием. И было молитвой.
Паерт рухнул на колени, жизнь постепенно вытекала из его тела. Он поднес руки к глазам и погрузил в них пальцы. Серв глубоко вдохнул и потянул, словно вырывая кусок мяса из туши. С руками, полными желеобразной массы, он повалился на пол.
Каншелл отступил назад, перед глазами все еще стоял наихудший ужас, который не был самоубийством Паерта. Наихудший ужас вцепился в его рассудок, словно опухоль.
Йерун услышал за спиной тяжелую поступь керамитовых ботинок, и, обернувшись, увидел Гальбу и Аттика. Боги здравомыслия прибыли слишком поздно. Теперь он уже не познает покоя. Трепет, который он всегда испытывал в их присутствии, утонул в том наихудшем кошмаре. Каншелл уставился на Железных Рук, и облек свой наихудший ужас в слова.
— Его глаза, — просипел он. — Его глаза кричали.
5
Приз/Хамартия/Совершенство
— Мы знали, что будут галлюцинации, — сказал Аттик собравшимся офицерам. Они находились в командном модуле базы, скудно обставленной комнате, служившей сугубо для тактических целей. Одну стену занимала вокс-система, в центре стоял большой гололитический стол. Вот и все. Аттик возвышался перед столом. Рядом с ним стояла Ридия Эрефрен. Гололитический проектор работал, но Аттик пока не включил дисплей. Сначала он решил избавиться от всего, что могло их отвлечь.
— Мы знали, что такое будет, — продолжил капитан, — и оно случилось. Эта система и эти планеты опасны для людей со слабым разумом.
— Он имеет в виду тебя, — шепнул Даррас Гальбе. Они расположились у внешней стены модуля.
Гальба не ответил. Он вспомнил изувеченный труп и выражение подавленного ужаса на лице Каншелла. Чудо, что серв все еще оставался в своем уме.
— Таковы риски и цена этой миссии, — сказал Аттик.— Пифос враждебен для плоти и рассудка. Таковы простые факты здешних земель. Местные формы жизни таят опасность, а варп близок к поверхности.
— Скольких сервов мы потеряли? — спросил Вект.
— Один погибший, — сказал Аттик апотекарию. — Четверо лишились рассудка, их прогноз неутешительный. Тот, который погиб, на момент самоубийства был один. Его товарищ добрался до него слишком поздно. Поэтому я распорядился, чтобы ни один серв больше не оставался один, неважно, как долго. Одиночество — благодатная почва для безумия.
Гальба нахмурился. От ответа Аттика веяло скорее целесообразностью, нежели убеждением. Действительно, мертвый серв какое-то время пробыл один. Но, судя по словам Каншелла, до тех пор, пока они оставались связными, прежде чем лишиться рассудка, жертва находилась в спальне, и вовсе не одна. Гальба до сих пор помнил то, что пережил он сам. Сержант понимал, что объяснение Аттика его состояния было верным. В Галактике исключительного видения Императора не было места для любых других вероятностей. Он знал это. Но Гальба ощущал нечто совершенно противоположное, и этот иррациональный инстинкт тревожил его. Ему не было места внутри легионера Железных Рук. Но инстинкт тот был достаточно силен, чтобы атаковать Гальбу вопросами, ответов на которые он найти не мог.