Куда ему идти, он все-таки догадывался. Харчевен полным-полно, злобствовал Бэрр, не все они разгромлены, и он намерен обойти оставшиеся. Даже если ему придется выломать двери, разнести в щепки стены, самому наливать себе выпивку и взять хозяйку силой. Или хозяина — без разницы! И поиметь всех шлюх с мертвыми глазами в этом городе, давно и очень сильно напоминающем ему покойника. Все равно, дальше падать уже некуда.
Винир оказался прав. Позже у площади перед ратушей появилось новое название: Площадь тысячи слез. У Бэрра, первого помощника главы города, Бэрра-цепного пса винира, появилось новое прозвище. Теперь его — не в глаза, разумеется! — величали Бэрр-мясник. Но о смертях в этот день никто не забыл. Число убитых и пострадавших от руки помощника винира со временем в умах и на языках айсморцев росло неуклонно, несмотря на запрет вспоминать ту самую ночь. Через десять лет всем уже стало казаться, что Бэрр в одиночку за несколько часов вырезал чуть ли не полгорода. А вокруг главы города, отношение к которому в умах озерников затронуто не было, перестроилась ратуша. Новая стала крепче и много выше, потому как винир решил, что камень надежней дерева, и со второго этажа подступающую опасность можно будет увидеть четче и яснее. Разработку плана и строительство здания винир в качестве особой милости разрешил исполнить отцу своего первого помощника.
…Бэрр очнулся от воспоминаний, которые и так приходили слишком часто. Из архива вышел корсар, и Бэрр молча последовал за ним.
Глава 7
Легенда Темного озера, или Роза и слепое чудовище
Под рукой моей плакал искристый снег,
Унося твое имя слезами рек,
Прятал в пене обманной дурной молвы
Посреди оглушительной тишины.
Позабыл я начало, запутал след,
От любви и печали, тоски и бед.
Но однажды не слухом, а лишь чутьем
Я услышу, почую имя твое,
Теплым бархатом ночи и лаской дней,
Как булат оно прочно, шелков нежней,
Донесет его крыльями синих птиц,
Я увижу тебя средь знакомых лиц,
И тогда ты простишь, что прощать нельзя,
И тогда реки вновь потекут в моря,
Полыхнет вдруг ледник и растает твердь,
Смерти нет: ведь любить, значит умереть.
А я буду смелей, чем сто храбрецов,
И я страхам своим загляну в лицо,
Одиноких дней разгоню испуг
И приму твой Грааль из дрожащих рук…
Только ветер упал предо мною ниц
И давно перебили всех синих птиц.
В следующее же утро, спокойное от надзора за корсаром, Бэрр решил проверить таможню, для чего выбрал наилучший способ — непредсказуемый визит. Повадились на Южном причале некоторые подлецы число досмотренных лодок подправлять раз в неделю, да так ловко, что за последние месяцы выходило, будто выходящих на промысел рыбаков стало вдруг на четверть меньше. Понравиться такое не могло никому. Винир злился — ему недоплачивали налоги, а он ненавидел быть обворованным; Бэрр выходил из себя, потому что не терпел нечистых делишек, несчастные рыбаки плакались, что платят почему-то в два раза больше условленного.
Пройдя до конца причала, где на самом краю ютилась таможня, Бэрр хлопнул рукой по бумагам на столе. Скользнул взглядом по скоплению лодок в канале и смял в руке лист бумаги с криво выведенным: «Розалинда, 1», а затем с разворота отправил первого таможенника в мутную ледяную воду, раскрыв его головой дверцы, а второго, успевшего присесть, выудил за шкирку из-под заваленного бумагами стола.
— В тюр-р-рьму! — скомандовал он трем стражникам и бросил в них таможенника. — Первого изловить и со всем, что к нему налипло — туда же.
Пока дюжие стражи помогали вылезти из воды айсморцу, пострадавшему от жадности и от холода, Бэрр шагнул к рабочему столу служащих и вывернул ящики. Затребовал мешок и побросал в него не глядя свитки, тетради и толстые книги: разбираться с поддельным учетом будет не он. Найдутся в ратуше умники, до последней жабьей икринки вычислят, какие убытки потерпел карман винира, и решат, из чьего этот карман наполнить.
— В тюрьму? — вдруг подал плаксивый голос таможенник, избежавший купания. — За что меня в тюрьму? Я же ничего не сделал. Всего и делов-то, забыли пару лодок записать. Разве мы не можем сейчас присесть и обсудить эту досадную случайность… Уважаемые господа! Милостивый Бэрр, п-п-п-паслушайте м-м-ме!..
Тот вскинул голову на выражение, редко к нему применяемое, и обманщик округлил глаза и смолк.
— Видно, много прикарманил, раз песни поешь! — усмехнулся Бэрр.