Ингрид то холодела от тревоги, то наливалась румянцем под жадным взглядом, которым Бэрр всматривался в нее. И не было в его лице ни следа от обычной напряженной скованности.
— Ты… Бэрр, ты ведь сопровождаешь одного приезжего? Он заходил ко мне вчера, и ты это знаешь, не можешь не знать, раз провожал его. Так вот, он просил подробные планы…
Ингрид, запнувшись, не смогла договорить.
Один раз встретившись с ней взглядом, Бэрр больше никуда не глядел, только в ее глаза, хотя обычно рассматривал женщин ниже шеи. А с Ингрид он не смог бы сказать даже, во что она сейчас одета.
— Бэрр, послушай меня. Тот приезжий. Он еще… он хотел посмотреть пособие по… Может, это ничего не значит, но…
— Это ничего не значит.
Увидев на его бледных губах кривоватое подобие улыбки, Ингрид вмиг позабыла все слова, которые хотела сказать, а вместо них вспомнилось вдруг давно прочитанное красивое: «Статуя тоже может улыбаться, и когда это происходит, кажется, будто лик ее выдержал удар, но она покрывается трещинами, мраморная корка опадает, обнажая живую, трепетную душу…»
Бэрр, позабыв про все на свете, выбросив враз все страхи, быстро схватил ее в охапку.
— Бэрр, постой… я… Бэрр, послушай меня… Бэрр!
Ее слова исчезли в поцелуе яростном, отчаянном… последнем, осознала Ингрид. Не в силах противиться, без возможности оторваться Бэрр впивался в ее губы, вновь ощущая их вкус, повторяя своими нежные очертания верхней и капризный изгиб полной нижней. Вспоминал — захватывая ртом, прикусывая зубами, лаская языком — растравливал душу… Лишившись дыхания, с трудом оторвался от Ингрид только для того, чтобы вдохнуть ее запах ее волос. Окончательно позабыв, где он и кто он, сминая одежду, подхватил на руки, притиснул ближе к себе, ощущая, как сумасшедше бьется под тонкими косточками, пойманной птичкой трепещет ее сердце.
«Смотри не сожми крепче! Сломаешь, погубишь, — прошло на краю сознания. И отозвалось эхом: — Не отпускать бы…»
Скользнул приоткрытым ртом по ее щеке, коснулся притягательного завитка за ушком. Косынка на горле размоталась, легкая ткань покорно соскользнула, обнажая отметины, проступившие на третий день во всей красе.
«Кривоухие меня разорви! Что я с ней сделал?.. — испугался Бэрр; оторвал Ингрид от себя и поставил на пол, поправил задравшуюся под его руками подол. — В жизни не позволял себе подобного. Что я, не в себе был совсем?»
Под его взглядом, из затуманенного быстро ставшего тревожным, Ингрид испуганно попыталась закрыться. Тяжелая ладонь Бэрра легла на ее шею. Большим пальцем он осторожно дотрагивался до синяков, словно бы пересчитывая их. И щурился недовольно.
«Нужно уходить из ратуши, — подумал он. — И от нее тоже. От нее-то и вовсе надо бежать».
Ингрид не отстранилась от его изучающих прикосновений, лишь вздохнула тихонько. Губы чуть дрогнули, и она совсем замерла, застыла хрупкой фарфоровой статуэткой. Ее глаза на фоне прозрачно-белой кожи блеснули в полумраке коридора яркостью весеннего неба, растревоженные косы рассыпались по хрупким плечам солнечным светом.
«Вот только не бывает в Айсморе такого неба! — еще одной подлой змеей куснула Бэрра ядовитая мысль. — И не может быть такого счастья».
Бэрр вглядывался в Ингрид, недоумевая и даже злясь. Почему ему так больно с ней расставаться? Почему он всю свою жизнь теперь видит иначе? Как, каким образом, когда эта слабая девушка получила такую власть над ним?
И почему правильно, нужно, но совершенно невозможно ее отпустить?
А Ингрид увидела в его взгляде почти ненависть. От стремительных движений, которыми он накинул косынку обратно на её шею, обдавало холодом.
«Ухожу я, ухожу…» — сказал Бэрр сам себе и в последнем движении провел пальцами по губам Ингрид, запоминая, какие они горячие.
Потом отступил на шаг, еще на один… Развернулся и исчез за поворотом коридора, словно его здесь и не было.
Ингрид постояла какое-то время ошеломленная; когда пропало даже эхо шагов Бэрра, вздохнула, поправила пряди, выбившиеся из прически, одернула сбившееся платье. Жестами, ставшими за последнее время родными, перевязала косынку безо всякого зеркала.
«Ну вот и все. Даже слушать не стал, — вздохнула она. — Попрощаться, видно, ему важнее было».
Облизнула горевший рот, поддавшись обиде, прикусила нижнюю губу. Легче не стало. Подышала глубоко, проверила еще раз, в порядке ли одежда, чтобы показаться перед архивом и Гарриком спокойной, и неспешно пошла по коридору к лестнице.