Но один раз, в погожий июльский денек, на пороге Управы возник улыбающийся молодой человек и предложил аж десять серебряных за то, чтобы до конца лета ни одного прилипалы под его окнами не появлялось, потому что «Женился тут недавно, ага. И так-то душно, а жена не холодна… Ну, вы понимаете, да?»
Бэрр был готов расквасить ему лицо, но понял, что проиграл в этой странной битве, которую в одиночку вел с самой сущностью айсморцев. Он среди них вырос, но склонности к сплетням принять так и не смог. Щедрый молодожен был последним ударом. Бэрр вытолкал его в шею и пошел к Аезелверду, не сомневаясь, что сразу после его ухода молодой человек вернется.
Аезелверд внимал ему с тем выражением на лице, с каким опытный родитель выслушивает детские рассказы о страшном чудовище, затаившемся под табуреткой.
«В этом городе всегда будут свои понятия, — сказал он тогда с улыбкой. — Если они тебе чужды, это не значит, что ты должен с ними бороться. Пусть болтают, коли им так хочется. Пусть платят, коли им так спокойнее. Пусть гоняют прилипал, коли это устраивает каждого айсморца, кто участвует в этой игре, старой, как сваи под Нижним Озерным. Оставь все как есть. Людям надо чем-то заняться, пока они живут». Бэрр тогда махнул рукой и на Аезелверда, и на всех, кто имел отношение к лету и к открытым окнам. Хотелось, действительно, просто не вспоминать. Вот только не выдержал — придя домой, распахнул окно своей спальни и не закрывал его до первого льда. Так он делал много лет. Его упрямства хватало на то, чтобы доказывать самому себе, что не желает играть в игры, которые ему неприятны, кажутся бесчестными и бестолковыми. Город отвечал ему тем, что никогда ни одного прилипалы под его окнами не стояло.
И сейчас Бэрр не поднимался, чтобы затворить окно, хоть из канала вяло тянуло влажным деревом с застарелым привкусом гнили. Промозглая сырость так прижилась под этой крышей, что уже и не чувствовалась.
Он полулежал в кресле и, медленно заводя руку за голову, швырял ножи в толстую балку напротив.
Места для размаха и броска хватало. Приобретя этот дом, Бэрр тут же приказал вынести большую часть перегородок в гостиной, прихватив и пару комнат. Отец одобрил, он всегда бы за открытые пространства, а вот строители пытались возразить насчет практичности и прочих удобств, но сразу затихли под предупреждающим взглядом Бэрра. Он знал, что с людьми делает его суровость и нахмуренность, и не раз видел тому доказательства.
Метнул очередной нож, и попытался собрать разбегающиеся мысли. Особенно нестерпимо было все, что касалось Ингрид, и слишком противоречиво. Эти мысли никак не получалось облечь в слова, и потому кое-как он сумел вытолкнуть небесные глаза и золотые косы из своих раздумий. На первую линию его беспокойств вышел таинственный корсар-равнинник и отметки на карте, за которую юный Том, подручный в гостинице «Большая Щука», поплатился жизнью.
«Две дюжины крестиков. Все в крайнем северном квартале… И что они могут значить? Места атаки на город? Никудышное место. Там нет постов охраны, разве только на Золотом причале. Однако с него все озеро видно, не подкрадешься… Кому-то захотелось напасть и ограбить сразу несколько домов? Так ведь не зажиточные же выбрали, там народ живет небогатый. Опять-таки, на Золотом причале никакого дома нет. И еще в одном крестике тоже, там сторожка смотрителя внутреннего причала… Две дюжины и ничего общего… Аезр… Тьфу ты! Айаз говорил, что даже дома обошли — кто один живет, кто большой семьей, кто рыбачит, кто мастерит. Обычные люди, ничего исключительного и ничего общего…»
Вспомнилась старая байка о том, что прежний винир запрятал перед смертью все награбленное, причем схоронил якобы «прямо под ногами» — что в свое время стоило Айсмору немерено выломанных мостовых и столько же несбывшихся надежд. А уж количество проданных карт с указанием места, где спрятаны сокровища, не поддавалось пересчету. Но вряд ли это золото могло находиться под мостовыми Нижнего Озерного… Предположение, что больной старик с распухшими суставами полз по кривым улочкам Нижнего, пряча тяжелые свертки с обратной стороны помостов, или тихонько греб в маленькой лодке, чтобы привязать какой-нибудь мешочек к балкам над сваями, было отвергнуто с ходу.
Хотя это Бэрру ясно, а заезжему корсару — нет, прикупил карту сокровищ и наслаждается бесплодными поисками. Но это было бы слишком просто и хорошо.
Неправильно метать полулежа, но вставать было лень. Именно на случай затяжных раздумий Бэрр припас не один комплект ножей. Причем потяжелее обычных: треугольные лезвия, из темного металла, с острой режущей кромкой и почти невесомой рукоятью. С ребром жесткости, расходившимся трилистником и обозначавшем небольшую гарду. Рукоять, сначала узкая, расширялась четким выпуклым ромбом, плавно стекала на нет, вторя широкому клину лезвия и радуя пальцы удобным изгибом.