Бэрр не отстранился от прикосновений, чего она ожидала и боялась. Недоверчиво глянув, поймал ее руку. Проведя ладонью по губам, принялся покусывать подушечки пальцев. Поглядывал на нее, словно негодуя — точно Ингрид в чем-то обманула его.
— Ну почему, почему ты ничего не сказала? — с досадой спросил Бэрр.
«Ты бы сразу ушел», — чуть не вырвалось у Ингрид, но ответила она другое:
— Зачем? Я сама хотела этого! То, что до тебя у меня никого не было, ничего не меняет…
Он распустил ее прическу, уже порядком растрепавшуюся. Протянул пряди между пальцев… Ингрид потянулась к его губам. Что-то твердое мешалось под одеждой, и она, с любопытством потянув за ремешок, вытащила на свет кольцо, явно старинное и очень красивое.
— Что это?
— Не трогай! — Бэрр вырвал у нее подвеску.
Еще бы «Оно мое!» заявил, грустно улыбнулась Ингрид.
Конечно же, оно твое. Все, что захочешь, любимый.
Бэрр, помедлив, глубоко вздохнул и раскрыл перед ней ладонь:
— Я не смог…
— Чего ты не смог?
Ингрид, ухватившись за его пальцы, разглядывала голубой топаз и просверки бриллиантов вокруг него. Перевела взгляд на Бэрра — он неотрывно смотрел на камень. Колючие звездочки дробились в его глазах, посветлевших до теплого орехового тона.
— Не смог продать, а надо было, — глухо ответил он. — Но это… его носила наша матушка, и это все — вся память, что осталась о ней.
Вряд ли он кому-то говорил это, и Ингрид ощутила близость его души даже сильнее, чем близость тела.
Бэрр нахмурился и замолчал надолго. Налюбовавшись, Ингрид отпустила кольцо, и оно опять спряталось под рубашкой Бэрра. Он очень осторожно провел пальцами по ее щеке, коснулся подбородка — ей все сильнее стало казаться, что он сейчас оттолкнет ее, но нет.
Бэрр вздрогнул, приблизился к ней… и его губы вновь завладели губами Ингрид.
Прервавшись и намотав прядь ее волос на руку, он без улыбки заглянул Ингрид в лицо.
— Почему же ты до сих пор… ни с кем?
Наверное, так он ведет себя на допросах, с трудом подумалось ей. Она разомлела от поцелуя и слабо соображала, о чем это он. Только был нежен так, что щемило сердце, и вот опять…
Конечно, она все представляла несколько по-иному, но до утра было далеко, а Ингрид не собиралась ни от чего отказываться. И ничего объяснять.
— Я не… успокойся. Получилось чудесно.
Ингрид тихонько вздохнула. Прижалась к нему поплотнее, обхватив руками, потерлась щекой об его рубашку — и почувствовала тяжелую ладонь на своем затылке. А вторую — на спине.
— Так ты не?..
Глаза — словно два темных омута.
— Я не… — смутилась Ингрид. — Опять — я не!.. Мне было просто хорошо с тобой. Девушкам в первый раз трудно познать все радости любви.
— Ну, это мы еще посмотрим.
Ловко подхватил Ингрид, снял с нее платье, вернее то, что от него осталось, положил ее на край стола.
— Не бойся.
— Я не боюсь, — прошептала она, — я с тобой ничего не боюсь…
Лишь вдохнула резко, ощутив его губы не там, где ожидала.
* * *
Ингрид ощутила, как краска прилила к щекам, и она сильнее потерла себя по плечам, согревая хоть немного. Хватит уже пустых мечтаний!
Были у нее в запасе две вещи, помогавшие в самые грустные времена, — воспоминания о родителях и склонение слов на языке Зеленых Равнин.
Обращаясь к детству, она могла бы поднять из памяти немногое. Синее поле под окном, такого же цвета глаза матери. Руки отца, подбрасывавшие ее высоко-высоко. Только крепость рук и синеву глаз, лица родителей она позабыла. Еще немножко помнила, что каждый из них делал: мама вышивала, а отец курил трубку и рассказывал что-нибудь смешное, веселя «своих девочек». Ингрид помнила улыбки родителей и то ощущение счастья, полноту которого осознаешь, лишь окончательно потеряв его.
После их смерти она жила в доме своей тети то ли как бедная родственница, то ли как служанка, и в те моменты, когда становилось совсем плохо и невозможно справиться с тоской и одиночеством, Ингрид вызывала в памяти запах табака и лаванды. Эти два запаха переплетались и окутывали ее, защищая от бед, придавая сил и уверенности. Через несколько лет от родственников в деревне она попала в Айсмор. Спасительные обрывки воспоминаний Ингрид привезла с собой под новую крышу дядиного дома, и постепенно к привычным средствам от страха и беспокойства добавились новые.
В Айсморе летом было душно и сыро, а зимой будто сам воздух леденел, отказываясь попадать в легкие. Озеро замерзало, непрекращающаяся вьюга наметала сугробы, закрывавшие первые этажи. Некоторые двери оставались заваленными до весны, жители таких домов, устав бороться с северной зимой, сооружали лестницы из снега и досок сразу к оконным ставням на втором этаже.