Тибара спасло лишь чудо, оно примчалось к нему на помощь в виде внезапно появившейся из проулка кареты. Стоящий на козлах, грозно орущий проклятия и нещадно хлеставший хлыстом по спинам коней возница направил разогнавшийся экипаж точно по центру небольшого отряда. Граф инстинктивно зажмурил глаза. Он ощутил лишь сильный порыв ветра, услышал лишь грохот мощного удара и жуткий хруст ломаемых костей. Когда вельможа поднял веки, то запряженная парой гнедых лошадей карета уже уносилась вдаль по улице, а спрыгнувший на ходу кучер спешил к нему, чтобы освободить хозяина из объятий повисшего на нем тела.
Оторвать вцепившуюся мертвой хваткой в жертву «марионетку» оказалось не так-то и просто. Для этого кучеру понадобилось острое лезвие, а не хлыст. Подобрав с мостовой выроненный Тибаром кинжал, верный слуга умелыми движениями перерезал на руках стражника сухожилия, а затем отпихнул его тело в сторону. Лишенный возможности шевелить руками враг все равно кинулся в бой, хоть обе его конечности и болтались, как плети. Порабощенный разум все еще отдавал телу приказ атаковать, и изуродованный стражник открыл рот, собираясь загрызть графа, на худой конец, кучера… Резкий удар кинжала по горлу упокоил несчастного, отделив его голову от тела. Обычно на такое способен лишь боевой топор или меч, но кинжал был из хорошей стали, а возница не только управлял лошадьми, но еще и служил кузнецом в Доме Ортанов.
– Спасибо, Тарвил, я не забуду… – поблагодарил спасителя Тибар и, как равному другу, подал ему руку.
– Рад служить, Ваш… – добродушно улыбаясь, ответил возница, но вдруг осекся и, вздрогнув всем телом, замер.
Граф не сразу понял, почему веки вытянувшегося в струнку слуги вдруг так широко открылись, а глаза чуть не выскочили из орбит, но уже в следующий миг причина стала очевидной. Еще до того, как изо рта кузнеца пошла кровь, его тело стало заваливаться вперед, а затем упало. В спине, точно между лопатками, торчала рукоять кинжала.
Не все «марионетки» погибли под копытами коней. Один из стражников, держа в руках меч, скакал по направлению к графу на одной ноге; а другой, лишившийся обеих нижних конечностей, полз в его сторону на руках. Однако не они были повинны в смерти спасшего Тибару жизнь слуги. Невдалеке, всего в шагах пятнадцати от дома, о стену которого спиной опирался граф, стояла парочка гаржей. Один из них помахал рукой, не столько приветствуя пока еще живого вельможу, сколько признаваясь: «Это моя работа!»
Стервятники слетаются на падаль, стая гиен загрызает раненого льва – это закон жизни, закон дикой природы, по которому, к сожалению, хочешь иль не хочешь, а приходится жить. Всего на несколько кратких мгновений граф почувствовал себя в безопасности, и вот ему опять пришлось посмотреть в зеркальный лик смерти, точнее, в два лика. Гаржи не принимали участия в сражении, они ждали его конца, чтобы без усилий и риска получить незаслуженные плоды чужой победы. Тибар не знал, кто превратил городскую стражу в безвольных «марионеток», но был абсолютно уверен, что без гаржей при этом не обошлось… Когда что-то не можешь сделать сам, то не стоит учиться, гораздо проще кого-нибудь подговорить и загрести жар чужими руками. А кто, как не гаржи, самые расчетливые и хладнокровные среди нежити, лучше всех умели вести торги и убеждать?
Видимо, решив, что настала пора приступить к исполнению финальной части кровавого спектакля, парочка убийц переглянулась и не спеша направилась в сторону застывшего у стены графа. Они хотели не просто добить вельможу. Перед тем как вонзить в его грудь кинжал, убийцы в зеркальных масках явно собирались поговорить с ним, поэтому и застрелили из арбалета стражника, все-таки доскакавшего до стены на одной ноге, а затем, мимоходом, по пути к цели, отрубили голову ползущему.
Тибар выпустил из руки меч. Он был не в том состоянии, чтобы бороться. С каждым из гаржей справиться трудно; один на один почти невозможно, когда же их двое, а ты один и едва держишься на ногах, не стоит и помышлять о сопротивлении. Вельможе лишь оставалось надеяться, что его смерть будет быстрой, а разговор недолгим. Гаржи не любили играть словами и ходить вокруг да около, они всегда излагали лишь суть: выдвигали требование и ждали его исполнения…
– Свиток… где он? – не обманув ожиданий графа, произнес лаконичный убийца, после того как запустил руку за пазуху Тибара, и, не найдя желаемого, приступил к обыску штанов и сапог.
– О чем ты? – довольно умело разыграл удивление молодой Ортан.
Надеясь на случай, а может, и на то, что кто-нибудь из его людей все еще остался жив, Тибар попытался потянуть время, но противники оказались смышленей, чем он ожидал. Пока один обыскивал его, другой осматривал поле сражения.
– У меня! – победоносно выкрикнул счастливчик и, чтобы привлечь внимание своего напарника, высоко поднял над головой испачканный запекшейся кровью цилиндр. – Выпал во время боя, – с уверенностью констатировал гаржа, но потом усомнился в своих словах и чуть тише добавил: – Возможно…
Тибар приготовился к смерти. Гаржи всегда убивают тех, кто им больше не нужен, и у этого правила не бывает исключений. Однако молодой вельможа не предполагал, что интересы убийц не ограничивались лишь цилиндром и свитком в нем.
– Принесешь Армантгул, – встав с колен и почти вплотную прижавшись зеркальной маской без глаз к лицу Тибара, проскрежетал обыскивавший графа убийца.
– У меня его нет, – честно признался Тибар, весьма удивленный, что гаржам известно о реликвии его рода.
– Знаю, его украли, но ты найдешь! – столь же кратко изрек хозяин положения и его жизни. – А иначе смерть!.. Всем Ортанам, всему городу! Нас здесь много, мы здесь все! На третью ночь, в парке… ровно в полночь!
Тибар открыл было рот, но вдруг ощутил головокружение и непреодолимую слабость. Боль от ран вдруг куда-то ушла, граф почувствовал, что теряет сознание, а его тело превращается в мягкую вату.
Свежий воздух пьянит, в особенности если до этого ты надышался затхлостью давно не проветриваемого помещения и раздражающей нос пылью. Едва Танва выбралась из трубы и ступила на крышу, как у нее тут же закружилась голова, ноги сами заскользили по черепице, а неведомая сила повлекла ее безвольное тело к краю карниза. Смерть была как никогда близка, однако белошвейке удалось удержаться и при этом даже не нашуметь, что было важно, поскольку на крыше она была не одна. Шагах в десяти от трубы (впрочем, возможно, и ближе, ведь расстояние обманчиво и далеко не каждый обладает отличным глазомером), свесив ножки вниз, на крыше восседал безумный флейтист.
Девушка по-иному представляла себе музыкантов: высокие, красивые, статные, с утонченными чертами лица, вьющимися, ниспадающими на лоб волосами и тонкими, белоснежными, никогда не ведавшими ни сохи, ни молотка пальцами. Таких творцов чудесных звуков и хорошего настроения она частенько видела в городе; некоторые из них в перерывах между игрой даже пытались оказывать ей знаки внимания. Но то, что сейчас сидело, раскачиваясь из стороны в сторону и болтая коротенькими ножками в воздухе, даже человеком назвать было нельзя, а тем более причислить это нелепое убожество к славному братству трубадуров и менестрелей. Маленький, низенький и плешивый толстячок вряд ли достал бы ей до пояса, если бы встал. Над грузным, закутанным в рваную тряпку вместо одежды телом возвышался непропорционально большой и блестящий шар головы, кое-где украшенный пучками черных волос. По бокам несуразного образования торчали заостренные, мохнатые ушки… чуть короче, чем у осла, но гораздо длиннее кроличьих. Толстые и покрытые порослью густых волос аж до самых кончиков пальцев ручки сжимали несчастную флейту так сильно, что казалось – вот-вот переломят ее пополам. Странное существо не играло, а просто, раздувая по-жабьи щеки, дуло во флейту, как в обычную дудку, но почему-то благородный инструмент не противился такому обращению. Флейта не жалобно пищала, как это обычно бывает, когда за нее берется неуч, а издавала прекрасные, мелодичные звуки.