Мигель по-прежнему свято хранил ее трубку. Бабушка Хосефина каждый день набивала ее дурманящей травой и курила, сидя на террасе в кресле-качалке. Она ненавидела США, поэтому наотрез отказалась переезжать. Осталась в старом доме, к тому же потребовала, чтобы ей оказывали должный уход. Мигель с отцом по очереди жили у нее, пока, наконец, старушка не отбыла на Небеса. Самое ценное, что от нее осталось — это Библия, кресло-качалка и потертая трубка, пахнущая марихуаной.
Иногда Мигель ее ненавидел, но уже целый год скучал по бабушке так, как не скучал ни по кому. Она умерла в девяносто восемь лет. Он присутствовал на похоронах, где плакал, как младенец. В памяти до сих пор звучит стук молотков, забивающих гвозди в деревянный гроб, эхом отдаются слова священника...
...и неподвижно стоит у стены бабушка Хосефина, курит свою трубку и хмуро взирает на любимого внука.
***
Мэдди совсем не нравился этот отдых.
Девочке было четырнадцать, и жила она не в самой обыкновенной семье. У всех друзей есть отцы, но Мэдди достались две матери. Все потому, что родная три года назад обнаружила у себя лесбийские наклонности, развелась с мужем и женилась на женщине. Нельзя сказать, что Мэдди не нравилась Джози, но все-таки она предпочитала нормальную семью. К тому же сильно скучала по отцу, с которым мать — та, что биологическая, — разорвала все отношения.
Этим утром девочка сидела у бассейна, болтая ногами в воде, и думала о своей нелегкой жизни. Они на курорте уже третий день, но никто из детей к ней даже не подошел. Наверное, из-за матерей, которые всюду ходили следом. Лесбиянки, еще и черные — чем не повод сторониться? Плевать, что сама Мэдди не придерживалась их взглядов на жизнь, а в мире активно пропагандировалось движение ЛГБТ. Что же касается цвета кожи — так не средние века, к тому же в «Кассиопее» отдыхало несколько афро- и латиноамериканцев. К удивлению, Мэдди насчитала совсем немного белых.
И все же никто не хотел с ней дружить.
— Почему вы не уехали? — прозвучал рядом голос.
Мэдди вздрогнула, но, увидев подошедшего, выдохнула с облегчением. Пожалуй, Джонни — единственный, кто не игнорировал ее.
— Мамам здесь нравится, — пожала плечами Мэдисон. — Они не захотели уехать раньше.
— Теперь вы отсюда не выберетесь.
Джонни приходил редко. В моменты коротких бесед он ничего не рассказывал о родителях и отказывался показать свой коттедж. Только твердил, что им с матерями пора уезжать. Вот и сейчас явился с этим же.
Они с Джонни познакомились в первый день. За прошедшее время он так и не появился в другой одежде. Сегодня на нем снова были: белая футболка, синие шорты и синие сандалии. И привычная тоска в глазах. Похоже, его семья тоже не из лучших. Наверное, поэтому он дружил с Мэдди.
— Почему ты хочешь, чтобы мы уехали? — спросила она.
— Хотел, — ответил Джонни. — Теперь это бесполезно. «Кассиопея» вас не отпустит.
Мэдисон рассмеялась.
— Ну, ты чудак! Это просто курорт.
— Это не просто курорт. Тебе надо было убедить матерей уехать.
— Почему же ты сам с ними не поговорил?
Мальчик промолчал. Мэдди отвернулась и продолжила разглядывать дно бассейна.
— Это началось, — сказал Джонни. — Мне жаль, но вам не спастись.
Когда девочка подняла голову, чтобы взглянуть на него и ответить, то рядом никого не оказалось.
***
Кайл снова начал рисовать жуткие рисунки.
Хейли хотелось выть от бессилия. Столько сеансов у психотерапевта прошли даром! Опять он вместо солнца и цветов изображал чудовищ. Через день-другой заявит о новом друге. Они еле избавились от Софи; убедили сына поверить, что ее не существует. Совсем недавно он стал вести себя как нормальный ребенок, и вот опять...
Джаред еще не проснулся. Отойдя от стола, за которым «творил» шестилетний сын, Хейли Свон достала мобильный телефон и сняла блокировку. Зачем? Здесь нет сигнала. Она ни до кого не дозвонится. Кто придумал этот бред с изоляцией от внешнего мира? Миссис Свон в сотый раз поклялась написать разгромную статью о «Кассиопее» с ее идиотскими порядками, как только вернется домой. Пора внести в свою колонку разнообразия. Может, после этой статьи ее, наконец, повысят.