Чиун внимательно посмотрел на листок. Тщательно изучил края. Пощупал бумагу, затем с умным видом кивнул.
— Это копия документа, сделанная американской машиной для производства подобных копий.
— Да, нам известно, что это ксерокопия, но что означают эти надписи?
— Написано на двенадцати языках. Один из них мне не известен, я никогда не видел подобной письменности. Китайский я знаю, французский и арабский знаю, иврит и русский — тоже. А вот та же надпись на настоящем языке — по-корейски. Санскрит и арамейский я знаю. Суахили, урду и испанский знаю. Но язык первой надписи мне не известен.
— Мы считаем, что это ритуальное убийство, и записка — часть ритуала. Убийство ради удовольствия или что-то в этом роде, — сказал детектив.
Римо через плечо Чиуна заглянул в послание.
— А каково твое мнение, Римо? — поинтересовался Чиун.
— Он что, эксперт? — спросил детектив.
— Он только учится, — ответил Чиун.
— Точно не знаю, — сказал Римо, — но мне кажется, что на всех языках сообщается одно и то же.
Чиун кивнул.
— А что означает этот символ? — Римо указал на грубый рисунок прямоугольной формы, расположенный посреди текста на неизвестном языке.
— В послании на других языках это называется Уктут, — ответил Чиун.
— А что такое Уктут? — снова спросил Римо.
— Не ясно. А что такое Джой-172? — задал Чиун свой вопрос.
— Не знаю. А почему ты спрашиваешь?
— Об этом тоже говорится в послании.
— Что все это значит? — вмешался детектив. — Мы никак не можем в этом разобраться.
Чиун поднял вверх свои тонкие руки в жесте, изображающем незнание.
Вновь оказавшись на душных и грязных нью-йоркских улицах, где непрерывно гудели зажатые в чудовищных пробках машины, Чиун все объяснил.
— В этом послании содержится требование репараций. Текст труден для понимания, потому что написан высокопарным слогом религии. Ясно лишь, что написавший его требует, чтобы некий Джой-172 был наказан за какое-то оскорбление, нанесенное некоему Уктуту. И пока власти страны не накажут этого самого Джоя-172, слуги Уктута будут продолжать утолять его боль кровью.
— Я все еще не понимаю, — сказал Римо.
— Либо твоя страна выдаст им Джоя-172, кем бы он ни был, либо последуют новые смерти, — объяснил Чиун.
— А кому до этого дело? — спросила Бобби.
— Мне, — ответил Римо.
— Эта умная, красивая и очаровательная юная леди говорит дело, — сказал Чиун.
— Если ты такой умный, то можешь отправляться на поиски своего Джоя-172, — обратилась Бобби к Римо.
— Она говорит дело, когда не болтает вздор, как сейчас, — закончил свою мысль Чиун.
Римо улыбнулся.
— Мне кажется, я знаю способ найти этого Джоя-172. Вы когда-нибудь ездили на нью-йоркской подземке?
— Нет, — ответил Чиун. И он явно не собирался этого делать.
Глава 5
Антуан Педастер Джексон считал своей обязанностью учить белых уму-разуму. Хотя бы эту старуху с потрепанной хозяйственной сумкой, — едет, видите ли, в последнем вагоне маршрута "Д" после семи часов. Разве она не знает, что белым не полагается ездить в это время в подземке? Впрочем, похоже, она начала это понимать, когда он вразвалку ввалился в пустынный вагон вместе со своим дружком, Красавчиком Уильямсом. Оба они учились в последнем классе средней школы имени Мартина Лютера Кинга, и Красавчик должен был выступать с речью от их класса на выпускном вечере, потому что читал быстрее всех остальных учеников и при этом даже не шевелил губами, ну разве что на трудных словах. Но в школе имени Мартина Лютера Кинга даже учителя не умели произносить трудные слова.
— Ты знаешь, где находишься? — поинтересовался Антуан.
Старушка с морщинистым лицом, на котором запечатлелись долгие годы тяжелого труда, подняла глаза от молитвенника, зажав пальцем текст «Аве Марии». Вокруг ее круглого лица был повязан выцветший желто-красный платок. Она покрепче зажала сумку между коленей.
— Извините, но я плохо говорю по-английски, — проговорила она.
— Это нью-йоркская подземка, — сообщил Красавчик, готовящийся выступать от класса на прощальном вечере.
— После часа пик, красотка, — добавил Антуан.
— Тебе не полагается быть в здесь в такое время, — поддержал друга Красавчик.
— Извините, я плохо говорю по-английски, — повторила старушка.
— Че у тебя там, в этой твоей сумке? — поинтересовался Красавчик.
— Перештопанная старая одежда.
— Бабки есть? — Увидев ее замешательство, Антуан пояснил: — Деньги?
— Я бедная женщина. У меня лишь несколько монет — на ужин.
Тут Антуан изобразил страшную обиду и ударил своей черной рукой по белому лицу.
— Ненавижу врунов. Разве тебе не говорили, что ложь — это грех?
— Стыдно врать, — заметил Красавчик и ударил женщину по другой щеке.
— Нет-нет! Только не бейте, — закричала женщина, закрывая голову руками.
— Убери руки! — потребовал Антуан и стукнул ее по голове. Потом решил испытать новый каратистский удар ребром ладони на ее правом плече, но понял, что кулак гораздо надежнее. Следующий удар сорвал со старушки платок и рассек ухо, из которого потекла кровь.
Красавчик поднял старушку на ноги и хорошенько стукнул головой о стекло, а Антуан принялся обшаривать карманы. Им удалось обнаружить один доллар семнадцать центов, и Красавчик стукнул ее еще раз — за то, что у нее оказалось слишком мало денег.
Они вышли на следующей остановке, рассуждая о том, как здорово протекает их деятельность по очистке подземки от белых, решивших проехаться по ней после наступления темноты. Им было и невдомек, что тем самым они очищают нью-йоркскую подземку от всех пассажиров, включая негров и пуэрториканцов. Они посмотрели вслед пустому поезду, направляющемуся в сторону Мошолу, конечной станции маршрута "Д".
Доллар семнадцать центов мало на что могли сгодиться, но юноши все же решили покинуть подземку. Они оказались в белом квартале, где зараженные расизмом владельцы магазинов не запирают товар на замок и не прячут его подальше от глаз, как торговцы в черных кварталах. Свободные от подобного расистского мелкособственнического менталитета, Антуан и Красавчик почувствовали себя в своей тарелке в этих магазинах и супермаркетах, где все было выставлено напоказ и все можно было потрогать, рассмотреть и подумать, стоит ли товар покупать. В конце этой небольшой прогулки по Гранд-Конкурсу у них было три баллончика с краской, три бутылки кока-колы, четыре шоколадки, восемь конфет, журнал с обнаженными красотками и кусок дорогого мыла. Им даже не пришлось тратить на это свои доллар семнадцать центов.
— Какого черта ты упер мыло? — спросил Красавчик.
— Может, удастся его продать.
— Чушь. Кто в нашем квартале станет покупать такое мыло?
— Мы могли бы и сами им воспользоваться, — задумчиво сказал Антуан. Однажды ему довелось увидеть по телевизору, как женщина поливала мыло водой, а затем натирала образовавшейся пеной лицо.
— Это еще зачем?
— С водой и все такое.
— Дурак. Все это чушь, дядя Том. Ты и есть дядя Том.
— Никакой я не Том, — обиделся Антуан. — И не называй меня больше Томом.
— Тогда что ты будешь делать с мылом?
— Я думал, это конфета, вот и все.
— Ну, тогда просто выбрось его.
Антуан бросил мыло в окно жилого дома, и оба с хохотом убежали. Им пришлось спасаться бегством, потому что всем известно, что расистски настроенные полицейские готовы упечь черного в каталажку буквально ни за что.
А вот в баллончике с краской был большой смысл. Красавчик был одним из лучших художников в школе имени Мартина Лютера Кинга. Однажды ночью он, повиснув на канате, расписал потолок гимнастического зала, а Антуан снизу светил ему фонарем. Все было сделано для того, чтобы насолить Де Уитту Клинтону. Шедевр украсил потолок из звукопоглощающего материала, стоимостью тридцать тысяч долларов. Теперь там красовалась надпись, сделанная красной и зеленой краской «КРАСАВЧИК».