Серва хихикает:
— Звучит вовсе непривлекательно.
— Нет, он на самом деле красивый. У него брутальное лицо, широкая челюсть, темные глаза... Но я видела, что он умен. Не просто бандит.
— Ты так думаешь, просто увидев его? — скептически говорит Серва.
— Ну... мы еще немного поговорили.
— Что?! О чем? — спрашивает она, снова забывая о тишине.
— Тсс! — напоминаю я ей, хотя этот дом огромный, и вряд ли кто-нибудь мог нас услышать, если только они не стояли прямо за дверью. — Просто... обо всем. Он спросил, откуда я, где живу и почему я плакала перед вечеринкой.
— Почему ты плакала? — спрашивает Серва, нахмурившись.
— Папа узнал о Парсонсе.
— О, — говорит Серва. Она знала, что я подала заявление. Она была слишком добра, чтобы сказать мне, что это была ужасная идея. — Он был зол?
— Конечно.
— Мне жаль, — говорит она, обнимая меня. — Но Кембридж прекрасен. Тебе там понравится.
Серва училась там, как и предполагалось. Она окончила университет с отличием, получив степень магистра макроэкономики. Ей предложили должность аналитика в Lloyd's of London, но прежде чем она смогла приступить к работе, она три раза подряд подхватила пневмонию.
У моей сестры муковисцидоз. Родители заплатили за все виды лечения на свете. И часто она чувствовала себя хорошо в течение нескольких месяцев. Или, по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы посещать универ или путешествовать. Но всегда, как раз когда она находится на пороге своего следующего достижения, болезнь снова ее подводит.
Это тень, которая нависает над нашей семьей все время. Знание того, что жизнь Сервы, скорее всего, будет короче нашей. Что она будет с нами столько, сколько сможет.
Это трагично само по себе. Но что еще хуже, так это то, что моя сестра оказалась самым добрым человеком, которого я когда-либо знала. Она нежная. Теплая. Никогда ни о ком не скажет плохого слова. И она всегда была рядом, чтобы помочь мне и поддержать, даже когда у нее была жидкость в легких, и она слабела от кашля.
Она все еще такая красивая, несмотря на свою болезнь. Напоминает мне куклу с ее круглым лицом, темными глазами, раскрасневшимися щеками и волосами, собранными назад с прямым пробором. Она миниатюрная и нежная. Хотела бы я держать ее, как куклу, и защищать от всего ужасного, что с ней может случиться.
Я не рассказываю Серве о поцелуе. Это слишком странно и неловко. Я никогда раньше так себя не вела. Она была бы шокирована. Честно говоря, я сама в шоке от себя.
— Что ж, я рада, что ты в безопасности, — говорит Серва, сжимая мою руку. Моя рука больше, чем у нее. Я вся больше — я стала выше ее, когда мне исполнилось всего десять лет.
— Я люблю тебя, onuabba(прим. перевод - сестра), — говорю я.
— Я тоже тебя люблю, — говорит она.
Серва возвращается в свою комнату. Через мгновение я слышу звук ее вибрирующего жилета, жужжащего прочь, выбивая слизь из ее дыхательных путей.
Я надеваю наушники, потому что от этого звука мне становится грустно.
Лежу в постели и слушаю свой плейлист «Апокалипсис». Я никогда не слушаю спокойную музыку, чтобы заснуть.
Я ерзаю под одеялом, вспоминая момент, когда мои губы встретились с губами вора... Тепло разлилось по моему телу, как спичка, брошенная в сухую траву. Пламя распространилось во всех направлениях, пожирая все на своем пути.
Все закончилось в одно мгновение, но это продолжает повторяться снова и снова в моем мозгу...
Я засыпаю под звуки «Zombie» группы the Cranberries.
4. Данте
Я не могу перестать думать о Симоне.
Ее элегантность, ее красота, ее самообладание, даже когда я мчался через весь город с ней, запертой на заднем сиденье машины...
Я знаю, что это безумие.
Я поискал информацию о ее отце. Он какой-то модный дипломат из Ганы, который к тому же богат, как фараон. У него целая сеть отелей от Мадрида до Вены.
Моя семья далеко не бедная. Но есть большая разница между деньгами мафии и деньгами владельцев международных отелей. Как по объему, так и по легитимности.
Не говоря уже о том факте, что мы с Симоной встретились при далеко не идеальных обстоятельствах. Я понятия не имею, что она сказала копам. Я могу только предположить, что не так уж много, поскольку никто еще не стучал в мою дверь. Тем не менее, было бы идиотизмом начинать рыскать по ее району, просто умоляя, чтобы меня заметили.
И все же, три ночи спустя, это именно то, что я делаю.
Я нашел массивный особняк в Линкольн-парке, который Соломон арендовал в начале лета. Это было несложно — эта штука занимает почти целый городской квартал, если учесть территорию. Похож на чертов Версальский дворец. Бескрайние просторы белого известняка, колонны и богато украшенные балконы. Вокруг сады, много деревьев и три отдельных бассейна.
У Соломона есть сотрудники службы безопасности, но они не совсем в состоянии повышенной готовности. Чертовски легко пробраться на территорию и понаблюдать за домом снаружи.
Я пришел около обеда. Я нигде не вижу семью — не знаю, едят ли они в одной из внутренних комнат или каждый ест по отдельности. Но я вижу двух охранников, возящихся на кухне с горничной и какой-то девушкой, которая, вероятно, является личной помощницей. Они все едят бутерброды и пьют пиво, не обращая внимания на меня, стоящего прямо за окном.
Мне насрать на них на всех. Здесь есть только один человек, которого я хочу увидеть.
Этот человек выходит в сад на заднем дворе всего лишь двадцать минут спустя. На ней короткий халат и шлепанцы, волосы собраны в тугой пучок на макушке.
Симона снимает халат, обнажая под ним скромный цельный купальник. Даже самая безвкусная вещь не может скрыть тело под ним. Думаю, у меня отвисла челюсть.
Симона — чертова богиня. Я не видел этого в машине, потому что она сидела в этой пышной розовой юбке, распушенной вокруг нее. Но у нее безумное тело.
Ноги длиной в милю. Полная, натуральная грудь. Тонкая талия, переходящая в венерианские бедра. Все заключено в этой богатой, гладкой коже, которая блестит под лучами уличных фонарей.
Она поднимает руки над головой, ладонями вместе, и ныряет в бассейн, как стрела, устремляющаяся вниз. Она пробивается сквозь воду с едва заметной рябью, затем проплывает под водой почти на всю длину бассейна. Отталкивается от противоположной стены, затем ложится на спину и плывет в противоположном направлении.
Ее груди торчат над водой, соски твердеют на прохладном воздухе. Скромный купальник прилипает к ее коже, показывая каждый изгиб под ним теперь, когда он промок насквозь.
Мой член такой твердый, что мне приходится давить на него рукой. Он застрял в молнии моих джинсов, пытаясь прорваться прямо сквозь ткань.
Симона продолжает плавать туда и обратно. Когда она гребет брассом, я вижу, как ее крепкие, круглые ягодицы поворачиваются влево и вправо в воде, купальник поднимается между ними. И когда она гребет на спине, я снова вижу эту великолепную грудь, соски постоянно твердеют от холодной воды и физических упражнений.