Куда он направился в этих диких, богом забытых местах, жив ли он или умер? Не знаю. Больше мы никогда не слышали о нем.
– Она убила моего лучшего друга, и все же я не мог забыть о ней… Из графа Ларошель я превратился в бездомного скитальца.
Мы сидели в большой барке – дальше мы продолжали свой путь по морю – и Альфонс рассказывал негромко, словно про себя. Катились ярко-зеленые, прозрачные, с пенистыми гребнями волны… Низко кружась над водой, кричали чайки. Юго-западный ветер нес с собою удушливую жару. Длинные листья пальм на берегу шевелились, словно усики уснувших жуков. В такую погоду у человека беспокойно колотится сердце – сирокко…
Если бы пошел настоящий, проливной дождь, может быть, стало бы легче… Но даже в сезон дождей бывают такие моменты, когда с юго-запада прорывается не ветер, а жгучее, огненное дыхание пустыни…
– В Южной Америке, – рассказывал Альфонс, – я случайно встретился с одним музыкантом-испанцем, земляком Катарины. От него я узнал, что эта девушка в пятнадцать лет бежала из дому. В деревне ее хотели побить камнями, потому что из-за нее один парень убил ножом сельского учителя. Бежала она с врачом, бросившим ради нее свою семью. Врач этот вскоре окончательно опустился и умер в барселонской больнице. Выяснилось, что его отравили.
«Кто же мог его отравить?» – спросил я у музыканта. – «Я, сеньор. Поэтому мне и пришлось бежать в Южную Америку.» – «Но за что?» – «Из-за Катарины. Она уговорила меня пойти на это, потому что не любила врача. Потом она бросила и меня, прихватив с собою все мои деньги. Мне пришлось долго скрываться, но я слыхал, что она вышла замуж за какого-то Андреа Мазеа…» – «Почему же вы не разоблачили ее?» – «Я ее любил…»
– Вот так-то, – закончил Альфонс. – Я бросил ее. Те деньги, которые еще у меня оставались, достались ей, а я с тех пор стал Альфонсом Ничейным – ведь граф Ларошель разыскивался за убийство Андреа Мазеа. Я следовал за Катариной по всему миру, оставаясь невидимым. Там, где кто-нибудь попадался в ее сети, я старался немедленно разоблачить ее.
– Это были вы! – воскликнул капитан.
– Да. Один раз я потерял ее след. Она уехала на Мадагаскар и там стала женой несчастного Мандера. Конечно, брак не был действительным, ведь она не была разведена со мною. Когда она неожиданно появилась в Оране с вами, капитан, я написал и вам. После того, как вы оставили ее, пришел черед Ван дер Руфуса. Голландец тоже порвал с нею после моего письма, но деловые отношения с Катариной продолжал поддерживать. Ван дер Руфус означал для нее возможность добиться, наконец, цели: стать невероятно богатой, благодаря участию в афере с алмазами, и отомстить капитану Ламетру… Хиггинс – молодой, неопытный офицер – стал орудием в ее руках. Чтобы ей и здесь не встало на пути мое анонимное письмо, эту связь она держала в тайне.
…Снова пошел дождь. Над морем, словно густой дым, плыл горячий, удушливый туман.
Из зарослей на берегу медленной, покачивающейся походкой появился орангутанг и начал скалить зубы.
– Кого же она действительно любила? Ведь был же кто-то, кого она любила по-настоящему? – спросил Фрезер.
– Я думаю, по-настоящему она не любила никого, – задумчиво ответил Альфонс.
В этом мой друг ошибался. Мне кажется, что на мне немного обожглась и графиня…
К рассвету мы были неподалеку от канонерской лодки – там, откуда начинался наш путь.
– Слава богу, мы не опоздали, – сказал капитан. – Первые выстрелы еще не раздались. В любом случае атака начнется с обстрела корабельной артиллерией джунглей, где концентрируются негры.
– Я знаю, когда это произойдет, – неожиданно проговорил Турок.
– Откуда?
– Графиня беседовала с Хиггинсом, и тот сказал ей, что атака начнется, когда оранское радио передаст сигнал «En avant».
– Выдать военную тайну!.. За одно это Хиггинс заслуживает расстрела!
– Он сказал еще, что сигнал будет передан, когда прибудут дополнительные подкрепления из Сахары. Это и будет означать «En avant».
Орудийный выстрел. Нам приказывали остановиться. Через минуту мы увидели, как от корабля отвалил катер и направился к нам.
Мы были под стражей на борту «Генерала дю Негрие».
Нас поместили в каюте с голыми металлическими стенами. С нами был и Фрезер. Прошло с полчаса, пока дверь каюты наконец открылась и вошел маркиз де Сюрен. Он оглядел нас.
– Значит, решили, спасая свои шкуры, вернуться из джунглей, – сказал он. – Но вам и здесь, кроме пули, ждать нечего! Предатели!
Ламетр выступил вперед.
– Мы выполнили свою задачу, ваше превосходительство. Мы вернулись, чтобы помешать кровопролитию и передать преступников в руки правосудия!
Маркиз удивленно посмотрел на него.
– О чем вы говорите?
– Вот это, – Ламетр показал на Фрезера, – один из членов исчезнувшей экспедиции. Племя фонги ни в чем не повинно.
– Рассказывайте.
Он ни единым словом не прервал рассказ капитана, только изредка обводя нас странным, растерянным взглядом. Лицо его то бледнело, то краснело. Затем он прошелся, подходя то к одному, то к другому из нас.
– Отчаянные парни… Такого еще… гм…
– Ваше превосходительство, – закончил за него Ламетр. – То, что сделали эти люди, может служить примером героизма и верности.
Губернатор долго сидел задумавшись, а потом глубоко вздохнул.
– Что ж… если так… значит, Рубан все-таки прав. – Он снова оглядел нас. – Добавлю еще одно: вы – настоящие мужчины. – Он пожал всем нам по очереди руки. – Однако я и сейчас еще не понимаю, как обстояло дело с радиограммой! Ламетр! Вы действительно ее приняли?
– Да. Здесь рассказано обо всем. Пожалуйста. – Он отдал маркизу признание графини.
– Где эта женщина?
– Стала жертвой несчастного случая.
Маркиз еще раз оглядел нас долгим, испытующим взглядом, но ничего не сказал. Я уже говорил, что ума этому человеку не занимать. Затем он внимательно прочел переданные ему листки. Ноздри его вздрагивали, широкая грудь то опускалась, то поднималась. Кончив читать, он снял трубку телефона.
– Капитан Малотт! Немедленно арестуйте лейтенанта Хиггинса. За измену родине. Приказ я сейчас пришлю.
Он нервным движением вытащил из кармана ручку. Великолепная вещь! Чистое золото с отделкой из эмали и большим, чистым, кроваво-красным рубином на конце. Он быстро набросал несколько слов и нажал кнопку звонка. Вбежал матрос.
– Передайте капитану Малотту.
Арестовать Хиггинса, однако, так и не удалось. Откуда-то издалека послышался выстрел.
Предатель пустил себе пулю в лоб.
– Пойдемте, – сказал губернатор. Мы вошли в радиорубку.
– Вот оно, – после недолгого осмотра сказал де Сюрен. В стенке рубки, в самом углу, было небольшое отверстие, вроде мышиной норы. Чтобы открыть его, нужно было только вывинтить один болт. Хиггинс, живший в соседней каюте, установил там микрофон, который через это отверстие можно было подсоединить к динамику радиостанции. Затем он вызвал сонного Ламетра, получившего небольшую дозу опиума в коньяке, сказав, что с ним хочет связаться по радио экспедиция. Хиггинс говорил из своей каюты, а в радиорубке звучал его измененный прижатым к губам платком голос. Ламетр же был уверен, что говорит капитан Мандер.
Мы вернулись в каюту де Сюрена.
– Этого я не мог себе представить, – сказал Ламетр.
– Вот тут вы, Ламетр, и совершили ошибку, – ответил губернатор. – На следующий день вы должны были потребовать от Мандера подтверждение.
– Ваше превосходительство, несколько мерзавцев могут обмануть любого честного человека.
– Человеку свойственно ошибаться, – заметил и я, опять-таки исключительно к месту.
Губернатор засмеялся:
– Вы преданы капитану. То, что ему удалось добиться этого, большая заслуга, но она не перечеркивает сделанное им упущение. А теперь отдыхайте. Ламетр займет каюту Хиггинса.
Мы остались одни.
– Что это значит? – спросил Альфонс.
– Мне возвращена воинская честь, но не звание… – мрачно ответил Ламетр. – Его превосходительство считает, что причина всего случившегося в допущенной мною ошибке. К сожалению, он – великолепный солдат, никогда не допускавший промахов и потому так строго относящийся к ошибкам других… Но честь моя все же спасена, ребята… Спасибо… Он расцеловал каждого из нас, но лицо у него было все же печальным.