— Дочка, посиди еще немного около меня.
Я осталась сидеть, а старуха начала мне рассказывать про то, что у нее болит. И хотя я просила, чтобы она поберегла силы, но она как будто меня не слушала и все рассказывала и рассказывала. И столько у нее оказалось болячек, что, пока она рассказывала, я чуть не заснула. Я вдруг почувствовала, что я засыпаю. Я, наверное, даже вполне заснула, потому что, очнувшись, я увидела, что голова моя уже коснулась старухиного одеяла. А очнулась я от того, что старуха замолчала.
— А ты спи, дочка, спи, — сказала она мне.
— Ой, простите, я даже не заметила, как задремала.
Я оглянулась: Николая в хате не было, он, наверное, ушел к себе домой, муж мой дремал в углу на лавке. Тут уж я решительно отобрала у старухи свою руку, хотя она еще просила посидеть с ней, разбудила мужа, и мы пошли домой, пообещав старухе, что по дороге мы зайдем к Николаю и пришлем его к ней.
— Не надо… — ответила старуха. — Вот если бы ты еще немного посидела со мной… Ты, видно, хороший человек. Мне так добре с тобой.
Но мы все-таки зашли к Николаю, и я выговорила ему, что он оставил мать, и наказала, чтобы днем он нашел машину и непременно отвез мать в больницу.
— Вы бы сейчас не спали, а пошли бы и посидели с матерью, — сказала я ему.
В ответ мне Николай пробурчал что-то непонятное, повернулся и ушел к себе в дом, и нам было слышно, как он запер за собой дверь.
— Странный человек… — сказала я мужу.
Но и вообще странные там люди… Да… Так вот… Той же ночью со мной начало твориться что-то страшное. Еще когда мы шли по улице, я сказала Максу:
— Ой, совсем руки не чувствую…
Я ее и правда совсем не чувствовала. Это была как раз та рука, за которую держалась старуха. А дома — мы только легли — чувствую, что и тело начинает неметь так же, как и рука. И будто какая-то сила берет меня и начинает ломать. Знаете, в какой-то книжке я прочитала про древнюю монгольскую пытку: человека валили на землю животом вниз и складывали так, что затылком он касался пяток. Вот точно так же гнуло и меня. И, главное, я все прекрасно соображаю, но ничего сказать не могу. Муж перепугался (молчи, Максик, ты перепугался), бегает вокруг, ничего не понимает, и я ему ничего не могу объяснить. Я уже окончательно решила, что со мной случился паралич. Вы не можете представить весь этот ужас.
Но, хорошо, муж догадался разбудить свою бабку. Она у нас в сенях спала. Бабка пришла, увидела меня, закрестилась… Потом схватила веник, начала бегать с ним по хате, махать, крестить углы… Достала воды освященной, побрызгала на меня, пошептала что-то надо мной, и вот от этого ли, не знаю, но меня отпустило.
А через несколько дней, ночью же, опять раздался стук в окно, и тот же Николай снова начал просить, чтобы я пошла и сделала укол его матери.
И я, дура, пошла, хотя бабка моя уговаривала не ходить.
— Что вы фельдшерку не позовете? — спрашивала я по дороге Николая, но тот мне ничего не отвечал, молча шагая впереди нас. — А почему вы не отвезли мать в больницу?
Но и на этот вопрос в ответ мне было одно молчание.
По дороге с нами случилось одно маленькое приключение, на которое я тогда не обратила никакого внимания, и только после оно стало понятно мне. В той деревне хозяева держат собак на привязи, а ночью некоторые спускают их с цепи, и не дай Бог, чтобы такая собака вырвалась со двора на улицу. И вот как раз такая собака, дикая и злобная, с рычанием выскочила нам наперед откуда-то из темноты. И вдруг упала на живот, поджала хвост, завизжала. Это Николай что-то крикнул ей. От второго его выкрика, похожего больше на рычание, собака кинулась обратно в темноту, и только по ее жалобному визгу можно было судить, в какую сторону она побежала. По всей деревне завыли и забрехали собаки.
Со старухой все было точь-в-точь как в прошлый раз: и ее безнадежный вид, и чудодейственный эффект анальгина, и наплевательское отношение ее сына к положению матери… Он пошел к себе домой почти сразу после того, как привел нас.
— Что за дикий народ! Мать помирает, а он пошел спать, — ругалась я, когда мы с мужем возвращались. — Ну, хоть бы догадался провести нас обратно. Что мы будем делать, если та зверюга опять выскочит на нас? От нее ведь и палкой не отобьешься. А что он крикнул на нее, ты не разобрал?
— Мне показалось, что он кричал по-венгерски, — ответил муж.
— Скотина! Он спит, а мы должны спотыкаться в этой темноте. Здесь он, кажется, живет?
— Да, кажется…