В отличие от столь интенсивных эмоций, как любовь и ненависть, понятия менее напряженные, вроде терпения, приверженности идее или делу, ослабевают не столь быстро и могут жить в человеке месяцы и годы.
Однажды вечером в дверь номера Роджерса в том же чикагском отеле постучали. Роджерс отворил дверь и увидел Блейка в брюках, подтяжках и в рубахе без воротника. От него разило лосьоном для бритья.
— Слышь, у тебя не найдется лишней запонки для воротника? Куда-то закатилась, понимаешь… А у меня тут блондинка на подходе.
— Найдется, — и Роджерс без лишних церемоний опустил мелкую побрякушку в ладонь Блейка.
— Премного благодарен.
Обмен взглядами. Уголки губ Блейка расползлись в едва заметной улыбке. Роджерс реагировал примерно так же.
Блейк вернулся к себе. Роджерс закрыл дверь. Улыбка с его губ тут же исчезла.
Запонка! Одолжение… Пустяк, который не имеет значения? Привычка? Поворотный пункт? Новое начало? Начало конца.
— Этот парень — коп, — ухмыльнулся Блейк рыжей девице слева. — Ну, был копом.
Он сказал это громко, чтобы Роджерс услышал. И одновременно подмигнул ему, чтобы не обиделся.
— И ты не боишься? — взвизгнула рыжая. — Я б со страху коньки отбросила.
Блейк расхохотался.
— Еще как трусил поначалу. Но теперь… да я бы без него, может, уже от насморка помер бы.
Роджерс покачал головой, обращаясь к той же девице:
— Не верьте ему, мадам. Он рассказывает о временах доисторических. Коп! Когда это было!..
— А почему вы перестали работать в полиции? — с серьезным видом заинтересовалась другая, брюнетка. Должно быть, Блейк пихнул ее под столом, ибо она сразу потеряла интерес.
— Быльем поросло, — прошептал он ей тихо, на этот раз, чтобы Роджерс не услышал. — Ему не нравится толковать об этом. Может… — он сделал жест, означающий «брать на лапу». — В общем, свой парень.
Роджерс тем временем увлекся чем-то, что происходило на танцплощадке. Во всяком случае, он улыбался, глядя в сторону танцующих.
— Пора отваливать, — решил Блейк и вытащил бумажник. — Черт, я опять на мели.
— Я заплачу, — успокоил Роджерс, бывший детектив. Успокоил того, кого он считал убийцей. — Потом сочтемся.
Роджерс с лезвием в руке расправлялся с мозолью, когда раздался знакомый стук в дверь.
— Ты, Донни?
— Я. Не занят, Родж?
Они уже Донни и Родж друг для друга.
— Нет-нет, заходи.
Еще движение — и нет мозоли.
Блейк повис в проеме, наклонившись вперед.
— Повстречал я тут старого знакомого, Билла Харкнесса. Давно не виделись. Может, зайдешь, в картишки перекинемся втроем?
— На полчасика, пожалуй. Хотел сегодня пораньше на боковую.
Блейк вернулся к себе, оставив дверь Роджерса открытой. И свою тоже не закрыл.
Роджерс выключил у себя свет и задержался на пороге. Зевнул. Как некто другой, задолго до этого, перед выходом за вечерним выпуском ежедневной газеты. К чему?.. Что изменится, если пропустить один день… Постель приглашает. Он, в конце концов, не машина, он человек, со всеми человеческими слабостями. Да и чего ради? Кем он стал? Нянькой при Блейке. А к чему стремился?
Но на него смотрели две пары глаз, Блейк приглашающе взмахнул рукой.
— О чем задумался, Родж? Давай сюда!
Что ж… Он закрыл дверь и пересек коридор. Вошел. Харкнесс — явно темная лошадка. Какие еще могут быть знакомые у Блейка?
— Очень рад…
— Очень приятно…
Рукопожатие… Каких только подлых рук не приходилось пожимать Роджерсу за время общения с Блейком!
Блейк для знакомства завел старую пластинку о полицейском прошлом Роджерса.
— Родж, Харкнесс не верит, что ты был копом. Расскажи ему сам.
Блейк обкатывал таким образом каждого встречного. Казалось, он гордится своей удалью. Вот, был опасный коп, а он, Блейк, его приручил, вырвал когти.
— Тебе еще не надоело? — проворчал Роджерс.
Раздали карты. Роджерс покосился на дружка Блейка.
— Без бумажных. Играем на мелочь.
— Ага, боишься? — засмеялся Блейк.
Игра получилась нескладная, неинтересная. И вечер не радовал разнообразием. Сидят трое за столом, убивают время.
Харкнесс постоянно теребил себя за рукав.
— Я думал, только в старину карты прятали в рукав, — ухмыльнулся Блейк. — Брось, ради таких ставок не стоит стараться.
— Да, понимаешь, у меня пуговица сломалась на рукаве, за все цепляется. Страшно раздражает.
Действительно, от одной из пуговиц осталась лишь половина, причем в форме заостренного крючка. Он попытался ее открутить, но ничего не вышло, так как ухватиться было практически не за что, и Харкнесс лишь расцарапал подушечки пальцев. Вполголоса ругаясь, он обсасывал и облизывал царапины.