Странно. Запись есть, а тела нет. Неужели украли? Бред. В морге не воруют покойников. Перепутали бирки? Возможно, но Мёртвый — педант до мозга костей, он таких ошибок не делает.
— Потеряли кого-то, докторишка? — раздался за спиной мерзкий, насмешливый голос.
Семёныч стоял в дверях, уперев руки в бока и ухмыляясь во весь свой беззубый рот.
— А, вот же он! — санитар театрально хлопнул себя по лбу. — Совсем память дырявая стала!
Он прошёл в дальний угол технического помещения за массивный, гудящий компрессор холодильной установки. Сдёрнул старую, грязную простыню — под ней, на ржавой каталке, лежало тело.
— Вот ваш Иванов! Я его временно сюда закатил, пока полы в основном зале мыл. Чтобы не мешался. Совсем из головы вылетело, забыл предупредить!
Семёныч мерзко расхохотался, довольный своей «гениальной» шуткой.
— Не смешно, — устало выдохнул я.
Я молча взялся за каталку и покатил её к рабочему месту. Молчание растягивалось, становилось тяжёлым, как свинец. Я чувствовал спиной, как его веселье сменяется недоумением, а затем — тревогой.
— Поаккуратнее надо с такими шуточками, Семёныч, — сказал я, не оборачиваясь.
— А что ты имеешь в виду? — голос санитара потерял всю свою весёлость.
Я молчал, продолжая катить каталку.
— Эй, я тебя спрашиваю! — в его голосе появились откровенно панические нотки.
Я остановился у секционного стола и очень медленно повернулся к нему. Я смотрел на него не со злостью, а с профессиональным, холодным интересом, как на нового, сложного пациента.
— Тише, Семёныч, не нервничай так. Садись. А то упадёшь, — посоветовал я.
— С чего бы это мне падать⁈
— Садись, я говорю. У меня глаз намётан на такие вещи. Ты же не хочешь, чтобы у тебя случился приступ прямо здесь, среди собственных клиентов?
Семёныч, что-то бормоча себе под нос, опустился на ближайший стул.
— У тебя ведь давление повышенное? Давно? — я активировал лёгкое некро-зрение. — Сегодня где-то сто пятьдесят на девяносто, не меньше. Левый желудочек сердца уже барахлит — гипертрофия миокарда, утолщение стенки. Экстрасистолы — внеочередные сокращения — в последнее время участились, правда? Чувствуешь иногда, как сердце «спотыкается», особенно после нагрузки?
Семёныч побледнел и молча кивнул.
— А ещё у тебя небольшой кальцинат — отложение солей кальция — в восходящей аорте, — я ткнул пальцем в свою грудь. — Вот здесь. Пока маленький, но он растёт. Если не займёшься своим здоровьем, Семёныч, то через пару лет окажешься на этом столе. Только уже в качестве моего клиента.
Санитар смотрел на меня как на призрака. Его лицо из красного стало землисто-серым.
— Как… как ты это… видишь? Ты что, рентген?
— Я многое вижу, Семёныч. Поэтому мой тебе добрый совет: больше так не шути. Стресс тебе категорически противопоказан. А теперь, будь добр, принеси мне крепкого чаю. С двумя ложками сахара. Мне нужно восстановить силы после всех этих розыгрышей.
Семёныч вскочил и, спотыкаясь о собственные ноги, умчался выполнять приказ.
Суеверный страх — лучший и самый надёжный мотиватор для таких простых душ. Теперь он будет смотреть на меня как на провидца и бояться даже косо взглянуть в мою сторону. Полезное приобретение. Свои глаза, уши и личный чайный сомелье в морге.
Семёныч принёс дымящийся чай, поставил его на стол с поклоном, достойным императора, и тут же исчез, бормоча что-то о неотложных делах. Кажется, я приобрёл себе личного раба.
Что ж, неплохо.
Я отпил сладкий чай и приступил к работе. Мёртвый оставил мне три тела для подготовки к выдаче родственникам. Рутинная, почти медитативная работа — обмыть, зашить разрезы после вскрытия, придать лицу умиротворённое выражение…
Но что-то было не так. Работая с первым телом, телом того самого Иванова, я почувствовал… отклик. Слабый, едва уловимый, как вибрация далёкой, натянутой струны, но определённо — отклик.
Раньше мёртвая плоть была для меня просто глиной. Инертной, холодной, послушной, но абсолютно мёртвой. А сейчас… сейчас в ней что-то было.
Не эхо жизни, нет. Это была моя собственная сила, которая начинала входить с ней в резонанс.
Картина складывалась.
Моя некромантская сила действительно выросла. И толчком к этому послужил именно тот случай в палате Воронцовой, когда я балансировал на самой грани, когда мой Сосуд был почти пуст.
Приближение к собственной смерти, это пограничное состояние, обострило мою связь с ней. Это был опасный, но, как оказалось, очень эффективный метод «прокачки».