Я сбросил пиджак и сел за стол. Открыл ближайший учебник — «Топографическая анатомия».
«Печень расположена в правом подреберье, проецируется на переднюю брюшную стенку…» Да знаю я, где печень! Я разбирал тысячи трупов, от гоблинов до драконов! Но нужно было изучить местную терминологию, запомнить их классификации, чтобы не выдать себя какой-нибудь глупой оговоркой.
Через час чтения буквы начали расплываться. Тело требовало отдыха. Я перешёл на диван и попытался медитировать — старая некромантская техника для замедления метаболизма, сохранения энергии.
Дыхание. Вдох на четыре счёта, задержка на семь, выдох на восемь. Замедлить сердцебиение. Остановить лишние, паразитические движения. Каждый сэкономленный вдох — это лишняя минута жизни.
Я лёг в кровать, продолжая считать. Шестнадцать процентов. К утру будет четырнадцать. Первый день в морге должен быть продуктивным, иначе…
Иначе через неделю какой-нибудь другой патологоанатом будет вскрывать моё тело и удивляться странной энергетической аномалии в районе души. С этой обнадёживающей мыслью я провалился в сон.
Утро встретило меня серым светом, пробивающимся сквозь неплотно задёрнутые шторы. Первым делом — проверка.
Я закрыл глаза. Четырнадцать процентов. Прогноз сбылся с математической точностью. Проклятие работало как швейцарские часы.
Я быстро собрался. Никакого завтрака — переваривание пищи тоже отнимает энергию. Только стакан холодной воды. В зеркале на меня смотрел бледный молодой человек с тёмными кругами под глазами. Вид у меня был подходящий для новой работы. Почти как у одного из моих будущих клиентов.
Я вошёл в клинику через главный вход, прошёл мимо сияющего холла, где суетились лекари и пациенты, и направился к лифту для персонала.
Патологоанатомическое отделение располагалось в самом нижнем, подвальном этаже клиники. Спуск на лифте, а затем по холодной бетонной лестнице, символически обозначал переход из мира живых в царство мёртвых. Воздух с каждым шагом становился холоднее, запахи — резче. Шум и суета верхних этажей стихли, сменившись гулкой тишиной.
У тяжёлой металлической двери с табличкой «Патологоанатомическое отделение. Посторонним вход воспрещён» меня встретил пожилой санитар с лицом, которое, казалось, видело всё и давно перестало чему-либо удивляться.
— Новенький? Пирогов? — он окинул меня оценивающим взглядом, от которого не укрылась ни потрёпанность моего пиджака, ни дешёвая обувь. — Я Семёныч. Пойдём, покажу, где переодеться.
Раздевалка оказалась тесной комнатушкой с рядами старых железных шкафчиков, Семёныч выдал мне форму — белый халат, шапочку и тяжёлый, прорезиненный фартук.
— Это обязательно? — спросил я, разглядывая фартук, похожий на доспех мясника.
— А то! — хмыкнул санитар, закуривая папиросу. — Первый раз труп вскроешь — все кишки наружу вывалятся. Без фартука домой в требухе пойдёшь.
Милый человек. Он думает, что я буду ковыряться в теле, как свинья в грязи. Он не понимает всю тонкость этой работы.
Я усмехнулся про себя. Вскрытие может быть искусством. Точный разрез, аккуратная работа с органами, минимум крови и биологических жидкостей. Это вопрос техники и контроля, а не грубой силы.
Но спорить с этим представителем местного пролетариата было бессмысленно. Я молча натянул на себя этот уродливый фартук. Придётся соответствовать их представлениям о работе патологоанатома. Хотя бы первое время.
Переодевшись, я последовал за Семёнычем по длинному коридору. Стены были выкрашены в мертвенно-зелёный оттенок, который почему-то считается успокаивающим в медицинских учреждениях. На меня он действовал скорее удручающе.
— Вот секционная, — он указал на двойные двери из матового стекла. — Там сейчас доктор. А вот сюда пойдём.
Он толкнул тяжёлую, герметичную дверь, и меня обдало волной холода. Мы вошли в хранилище — длинное, просторное помещение с рядами металлических столов. На каждом — неподвижная форма под белой простынёй.
Температура была около четырёх градусов. Идеально для сохранения тел. В воздухе висел слабый запах формалина и… та особая, густая тишина, которая бывает только в присутствии мёртвых.
Я глубоко вдохнул, закрыл глаза и почувствовал… покой. Впервые за два месяца в этом суетливом, шумном теле я ощутил себя дома.
— О, Тьма! — вырвалось у меня. — Как же тут хорошо! Благодать!
Семёныч попятился.
— Ты это… того… Нормальный? — его глаза округлились.
За спиной раздался сухой смешок.
— Первый раз за двадцать лет слышу такое в этих стенах, — проскрипел следом незнакомый голос.