Она с надеждой кивнула, сжимая в руках мокрый платок. А я ждал. Ждал доклада от своего маленького костяного шпиона. Потому что я был почти уверен: разгадка этой тайны лежит не в пыльных архивах. Она лежит в обычной московской квартире среди обыденной жизни Синявина.
Делать здесь было больше нечего.
Нужно было дать Нюхлю время. А у меня, согласно расписанию, был следующий пациент. Ещё одна загадка, но уже другого рода. Женщина, которая одним своим капризом обеспечила мне головную боль, но и открыла новые возможности.
Палата Воронцовой находилась в другом крыле, и пока я шёл туда, то просматривал на планшете результаты её первичных анализов, которые ей наспех сделали в кардиологии.
ЭКГ — идеальная, как в учебнике. Синусовый ритм, нормальная ось сердца. Тропонины — маркеры повреждения сердечной мышцы — на нуле. Рентген грудной клетки — чистый, как слеза младенца. Д-димер, который указывает на наличие тромбов в лёгочной артерии — в пределах нормы.
Кардиологи исключили всё, что могли: инфаркт, тромбоэмболию, миокардит. Они были в тупике. А для меня это означало одно: нужно искать не в сердце. Проблема была в другом месте.
Марина Воронцова, в девичестве Кокошникова, сидела на кровати, перебирая в руках простые деревянные чётки — не религиозные, а скорее для успокоения нервов. При моём появлении она отложила их и тепло, но с тревогой улыбнулась. В ней не было ни капли той аристократической спеси, свойственной Золотовой.
— Доктор Пирогов! — она оживилась. — Я так рада, что вы согласились меня принять. В кардиологии только руками развели, сказали, что я «слишком нервная». А Лизочка вас так хвалила! Настоящий профессионал!
— Расскажите мне подробнее о приступах, — сразу решил начать я и сел на стул рядом с её кроватью, открывая её электронную карту.
— Они начинаются внезапно, доктор, — её голос дрожал. — Сердце вдруг начинает колотиться, как бешеное, будто сейчас выпрыгнет из груди. В ушах шумит, пот льётся градом, руки трясутся так, что я не могу удержать чашку. И страх… такой животный, липкий страх, что вот сейчас — всё, это конец. А потом, через полчаса-час всё проходит, словно ничего и не было.
Я делал пометки в планшете, а сам активировал лёгкое некро-зрение.
Её аура была странной. Она пульсировала, вспыхивала и затухала, но не от физической болезни. Это было похоже на ауру человека, находящегося в постоянном, запредельном стрессе. Её жизненная сила сгорала не от болезни, а от… чего-то другого.
— Марина Вячеславовна, я назначу вам несколько исследований, — сказал я, закрывая планшет. — Биохимию крови с расширенным профилем — нужно проверить ваш метаболизм. УЗИ сердца, но не простое, а с допплерографией — посмотрим, как работают клапаны и кровоток. И УЗИ органов брюшной полости, с особым вниманием к надпочечникам.
— Надпочечники? — удивилась она. — Но при чём здесь они? Мне же проверяли сердце.
— Иногда эти маленькие железы над почками начинают вырабатывать слишком много гормонов стресса — адреналина и норадреналина, — я дал ей логичное и понятное объяснение, чтобы завоевать её доверие. — И это может вызывать приступы, очень похожие на сердечные. Мы просто должны исключить эту возможность. И ещё — суточный мониторинг ЭКГ. Медсестра повесит вам маленький прибор — холтер, и вы будете с ним ходить сутки, чтобы мы могли записать ваше сердцебиение именно в момент приступа.
— Вы знаете, доктор, я ведь в нашем районе приют содержу, — вдруг сказала она, словно извиняясь. — Для беспризорников. Тридцать два ребёнка сейчас. Маленькие, брошенные… Вот я и думаю постоянно — что с ними будет, если со мной что-то случится?
Вот оно. Тревога не за себя, а за других. Классический альтруизм, доведённый до самоистязания.
— Сколько часов в день вы проводите в этом приюте? — спросил я.
— Да почти все, — она махнула рукой. — С утра и до поздней ночи. Дети же, им внимание нужно, забота, любовь…
— А отдыхаете вы когда?
— Какой там отдых, доктор. Разве что по воскресеньям пару часов удаётся выкроить, чтобы съездить в церковь.
И тут все кусочки пазла сложились. Постоянный стресс.
Огромная ответственность за тридцать две детские души. Практически полное отсутствие отдыха. Эмоциональное выгорание, дошедшее до предела.
Её тело не было больным. Её тело кричало о помощи, потому что её образ жизни убивал её медленно, но верно похлеще любой болезни.