Покидая морг, я думал о том, что если я сейчас проиграю, то разорю половину своих знакомых. От санитаров до заведующих.
Прекрасная, просто восхитительная мотивация для победы. Но её у меня и без них хватало.
Когда вернулся в диагностическое отделение, представительная толпа стала чуть больше.
Картина в смотровой была безрадостной. За несколько часов моего отсутствия состояние пациентки только ухудшилось. Несмотря на массивную инфузионную терапию, которую ей вливали, и лошадиные дозы антибиотиков, её давление упрямо не поднималось, а сознание угасало всё глубже.
Волконский нервно, как тигр в клетке, ходил вокруг кушетки, хотя отчаянно пытался это скрыть за маской профессиональной озабоченности.
— Организм не реагирует на терапию, — бормотал он себе под нос, но так, чтобы все слышали. — Нужно усилить дозы, подключить вазопрессоры для поднятия давления…
— Может, дело не в дозах, Михаил? — тихо, но отчётливо произнёс я. — Может, дело в том, что вы лечите не ту болезнь?
— Заткнись, Пирогов! — огрызнулся он. — Ты со своими дурацкими анализами только время тянешь!
И тут двери распахнулись. В смотровую почти вбежала молоденькая лаборантка, её лицо было раскрасневшимся от спешки. В руках она держала тот самый, заветный листок.
— Результат на кортизол! Срочно! Из лаборатории просили передать лично в руки! — воскликнула она.
Решетов взял анализ и, не глядя, передал ассистенту, чтобы тот вывел результат на большой экран. Цифра появилась крупным, безжалостным шрифтом, чтобы все могли видеть.
Глава 4
Уровень кортизола критически низкий, практически на нуле.
Повисла тишина. Тяжёлая, недоумевающая.
Волконский смотрел на цифру, и я видел, что он не понимает её значения. Для него это был просто ещё один странный, выбивающийся из картины показатель. А для меня — это был последний, недостающий кусок пазла.
Финальный аккорд.
Кстати, про Решетова такого было нельзя сказать. Он-то всё понял. Ну или хорошо притворялся, что понял.
Медленно, наслаждаясь каждым мгновением их замешательства, я подошёл к доске и взял в руки маркер.
— Господа, — я обернулся к замершей аудитории. — Позвольте мне объяснить, что на самом деле происходило здесь всё это время.
Я начал рисовать схемы, связывая симптомы.
— Вы эти часы лечили септический шок. Но его не было. Посевы крови, которые придут завтра, будут стерильными — можете потом проверить. Вы пытались поднять давление литрами физраствора, но оно не реагировало. Почему? Потому что проблема не в объёме циркулирующей крови. Вы видели электролитные нарушения и решили, что отказали почки. Логично? На первый взгляд — да. Но вы смотрели на симптомы. На следствия, а не на причину.
Я обвёл кружком центральное, главное звено.
— А причина, господа, проста и изящна в своей редкости. Надпочечники этой женщины перестали работать. Полностью. Они не вырабатывают жизненно важные гормоны — альдостерон, который удерживает натрий в организме, и, самое главное, кортизол, который поддерживает сосудистый тонус и уровень глюкозы в стрессовых ситуациях.
Я повернулся к замершей аудитории.
— Низкий натрий, высокий калий, сосудистый коллапс и нулевой кортизол — это не сепсис, господа. Это — острая надпочечниковая недостаточность. Классический, как из учебника, аддисонический криз. А та «грязная», бронзовая кожа, которую вы все проигнорировали, сочтя её просто «плохим цветом лица» — это патогномоничная, то есть характерная только для этой болезни, гиперпигментация. Признак хронической надпочечниковой недостаточности, которая сегодня, на фоне какого-то стресса, перешла в острую, смертельную фазу.
Я положил маркер и посмотрел прямо на Волконского, который стоял белый как стена.
— Ей не нужны ваши антибиотики и диализ, Михаил. Ей нужна одна-единственная, дешёвая, как аспирин, ампула гидрокортизона. Введите ей сто миллиграммов внутривенно, струйно. И через пятнадцать минут она откроет глаза. Через час сможет говорить. А через сутки будет абсолютно здорова. Это всё.
В смотровой стояла мёртвая тишина. Даже Нюхль, дремавший невидимым на подоконнике, теперь сидел, внимательно наблюдая за этой развязкой. Волконский был уничтожен. Публично. Профессионально. И окончательно.
Он долго молчал, его взгляд был прикован к цифрам на экране. Затем он медленно, очень медленно повернулся к медсестре.
— Вводите гидрокортизон, — его голос был тихим, но твёрдым. — Сто миллиграммов. Внутривенно. Немедленно.
Медсестра бросилась выполнять приказ. Все взгляды — мой, Волконского, Решетова, толпы за дверью — были прикованы к монитору, на котором продолжали гореть удручающие цифры.