— Дела давно минувших дней, — Абросимов махнул рукой, его лицо снова стало непроницаемой маской. Он развернулся, чтобы уйти. Это была его защита — обесценить, закрыть тему.
— На ангиографии вы увидели стеноз! — крикнул я ему в спину. Голос прозвучал резко в гулкой тишине холла. Это был уже не намёк, а конкретный факт из закрытого протокола. — Критическое сужение правой внутренней сонной артерии в том месте, где она входит в череп! Кровоток в правом полушарии её мозга был еле-еле!
Абросимов замер. Его спина напряглась, как натянутая струна. Он не повернулся, но я знал, что он слушает каждое моё слово.
— Диагноз был очевиден, — продолжил я уже спокойнее, подходя на пару шагов ближе. — Атеросклероз сосудов головного мозга у молодой пациентки. Редко, но бывает.
Я не закончил. Ему не нужно было напоминать об исходе.
— … Но это не так, — я сделал финальный, решающий ход. — Это не был атеросклероз. Ваш диагноз был ошибкой. И я могу вам это доказать.
Профессор медленно обернулся. В его серых, уставших глазах я увидел то, что искал — неподдельный профессиональный интерес, смешанный с глубокой, застарелой болью.
— Сейчас у меня операция, — сказал он после долгой, звенящей паузы. — Поговорим через час. За вами придут.
И он ушёл, не сказав больше ни слова, оставив меня стоять посреди холла с чувством глубокого удовлетворения.
Крючок заброшен. Рыба клюнула.
Меня проводили не в общую зону ожидания, а в личную приёмную профессора. Я важно расположился на огромном кожаном диване, закинув ногу на ногу.
Был больше не просителем. Был гостем, которого ждут. Нюхль, почувствовав смену обстановки, бесшумно материализовался у меня на коленях, свернулся клубком и довольно засвистел.
— Молодец, Нюхличек! — погладил я его по невидимому костяному хохолку. — Отлично сработал с вентиляцией. Настоящая диверсия.
Ящерица довольно заурчала, явно гордясь собой. Он был моим лучшим бойцом в этой тихой войне.
Дверь приёмной открылась, и вошла секретарша. Та самая «цербер», что еще недавно смотрела на меня как на назойливую муху. Теперь она порхала вокруг, как бабочка, и улыбалась самой очаровательной и заискивающей улыбкой.
— Может быть, кофе? — предложила она. — Свежесваренный. Или что-нибудь покрепче? У профессора в баре отличный коньяк.
— Я не пью кофе, — ответил я, даже не посмотрев на неё. — Чаю мне. Обычного чёрного чаю. Без сахара.
— Конечно, — она ничуть не смутилась, лишь грациозно кивнула. — Сейчас всё будет.
Вернулась она с подносом, на котором красовался изящный фарфоровый сервиз, который стоил, вероятно, как моя месячная зарплата. Наливая чай, она наклонилась чуть ближе, чем требовал этикет, и её голос стал тихим, доверительным.
— Знаете, случай с пациенткой Селиверстовой… он очень важен для профессора, — сообщила она. — Он до сих пор переживает. Это единственный раз за всю его карьеру, когда он… проиграл. Если вы действительно сможете ему помочь… это будет настоящим чудом.
Она смотрела на меня с неприкрытым, почти девичьим интересом. В её глазах читалось восхищение человеком, который смог не просто пробиться сквозь выстроенную оборону, но и заинтересовать самого великого Абросимова.
Интересно.
Статус человека, «допущенного к телу», автоматически повышает мою ценность и привлекательность в глазах обслуживающего персонала. Она видит во мне не просто врача, а ключ к настроению её босса. А значит — ключ к её собственному спокойствию и, возможно, премии.
Люди так предсказуемы.
Спустя час и две чашки чая и пять шоколадных вафель, которые оказались безумно вкусными, меня пригласили.
Кабинет профессора Абросимова оказался полной противоположностью кричащей роскоши холла. Это было логово хирурга, а не кабинет светского льва.
Никаких излишеств, только функциональность, доведенная до абсолюта.
На стенах — не картины, а детализированные анатомические карты сосудов головного мозга и ряды дипломов на разных языках мира. На идеально убранном столе — не безделушки, а человеческий череп-муляж и аккуратная стопка снимков МРТ.
— Итак, — профессор сел за стол, сцепив пальцы в замок. Его взгляд был острым, как скальпель. — Говорите.
Это было не приглашение к беседе. Это было требование.
— Я знаю, что вы не виноваты в смерти Анастасии Селиверстовой, — начал я без предисловий. Я пришёл не просить, я пришёл заключать сделку, и мой первый ход должен был быть самым сильным. — И могу это доказать. Но прежде мне нужна ваша помощь.
— Какая именно? — он даже бровью не повёл, хотя я видел, как на мгновение напряглись мышцы его челюсти при упоминании имени своей пациентки.