— У меня есть пациент. Граф Ливенталь. Аденома гипофиза с инвазией в кавернозный синус. Ему нужна операция, которую, по общему мнению, в этой стране можете сделать только вы.
Абросимов откинулся в кресле, его взгляд стал оценивающим.
— Ливенталь… Я слышал о нём. Разное слышал, — он внимательно изучал меня, взвешивая риски. — Но допустим, я соглашусь. Что именно вы знаете о деле Селиверстовой?
— Я не скажу ни слова, пока граф Ливенталь не будет стоять в вашем операционном графике, — твёрдо сказал я, глядя ему прямо в глаза. Я не блефовал.
Профессор усмехнулся. Это была не весёлая усмешка, а кривое движение губ, означавшее признание. Признание не поражения, а уважения к сильному противнику.
— Да вам палец в рот не клади. Хорошо, доктор… Пирогов. Играем по вашим правилам.
Он снял трубку внутреннего телефона, демонстративно игнорируя меня.
— Марина? Поставьте графа Ливенталя в график. Операция через пять дней. Да, я знаю, что всё расписано. Подвиньте Петрова на следующую неделю. Его случай потерпит.
Положив трубку, он откинулся в кресле, снова сцепив пальцы. Он хладнокровно передвинул чью-то жизнь в своём расписании, словно пешку на доске, демонстрируя свою абсолютную власть.
— Ваш ход, доктор. Рассказывайте.
Напряжение торга ушло. Наступила тишина ожидания.
Я встал и подошёл к окну, собирая мысли в единую, разящую цепь. Это была не просто история. Это был хирургический инструмент, которым я должен был вскрыть его старую рану и извлечь из неё многолетний гной вины.
— Единственный способ спасти Селиверстову от обширного инсульта и сохранить ей возможность играть — это была сложнейшая операция по созданию обходного шунта, — начал я, говоря как хирург, который сам стоял за его плечом. — Экстракраниально-интракраниальный анастомоз. Нужно было взять поверхностную височную артерию и подшить её к средней мозговой артерии в обход сужения. Высший пилотаж микронейрохирургии.
Абросимов молча кивнул, его взгляд был устремлён в прошлое, и я видел в нём боль воспоминаний.
— Операция прошла идеально, — продолжил я. — Под микроскопом вы виртуозно наложили анастомоз. Шунт функционировал, кровоток в правом полушарии восстановился. Все интраоперационные показатели были в норме. Это был триумф.
— И через четыре часа она умерла, — глухо, безэмоционально произнёс профессор. — Массивное внутримозговое кровоизлияние. Именно в том полушарии, которое я недавно спас.
— Вы винили себя в технической ошибке, — кивнул я. — Решили, что слишком резко восстановили перфузию в зоне хронической ишемии. Синдром гиперперфузии — когда сосуды, привыкшие к кислородному голоданию, не выдерживают нормального кровотока и разрываются.
— Я был недостаточно осторожен, — Абросимов сжал кулаки так, что побелели костяшки. Это была исповедь. Момент, когда великий хирург признавался в своей главной ошибке. — Мои руки… я поторопился…
— Нет, — твёрдо, как удар гонга, прозвучал мой голос. — Ваши руки не дрогнули. И вы не поторопились. Проблема была не в технике операции. Проблема была в самом диагнозе. У Анастасии Селиверстовой не было атеросклероза.
Профессор резко поднял голову, его глаза расширились от шока.
— Что?
— У неё была фибромускулярная дисплазия сонной артерии. Редчайшее генетическое заболевание, при котором стенка артерии состоит не из нормальных эластичных слоёв, а из хаотично расположенных мышечных и фиброзных волокон. На ангиографии это выглядит как стеноз из-за атеросклероза, но природа совершенно другая.
Я вернулся к столу и наклонился к Абросимову, понижая голос.
— При фибромускулярной дисплазии стенки всех мозговых сосудов изначально дефектные, хрупкие, как папиросная бумага. Они держатся только благодаря низкому давлению при хронической ишемии. Как только вы восстановили нормальный, мощный кровоток, эти дефектные сосуды просто не выдержали. Они лопнули по всему полушарию. Но вы не могли этого знать — окончательный диагноз ставится только при патологоанатомическом исследовании срезов артерий.
Абросимов смотрел на меня как на явление высшей силы.
— Откуда… откуда вы это знаете?
Потому что в прошлой жизни я вскрыл сотни черепов и видел все возможные патологии, о которых вы даже не читали в своих книгах. Но вам об этом знать необязательно.
— Когда стандартное объяснение не работает, нужно искать нестандартное, — сказал я, возвращая ему папку. — Ваша теория о гиперперфузии была логичной, но она не объясняла аномальную извитость других сосудов, отмеченную в протоколе ангиографии. Я просто пошёл по этой ниточке. Я не «знал» диагноз. Я вычислил его, исключив всё невозможное. Анастасия Селиверстова умерла не из-за вашей ошибки. Она умерла из-за болезни, которую вы все пропустили, потому что были слишком сосредоточены на собственной вине.