Сейчас передо мной же на подушках лежал сдувшийся, высохший старик. Кожа пепельного цвета, взгляд потухший, руки бессильно лежали поверх одеяла.
Болезнь не просто подточила его, она выпила из него всю его самоуверенность. Это последствия операции так сказались? Не похоже…
— А, доктор Пирогов, — граф Акропольский повернул голову в мою сторону. Движение было вялым, словно требовало огромных усилий. — Забавно, не правда ли? В прошлый раз я вас прогнал, а теперь прошу о помощи.
— Карма имеет привычку возвращаться, — заметил я, подходя к кровати. — Но я не из тех, кто отказывает в помощи из-за старых обид.
Я не из тех, кто отказывает в помощи в принципе. По крайней мере в этом мире.
Особенно когда передо мной шанс получить ту благодарность, которую ты мне задолжал. Я пришёл не прощать. Я пришёл взыскивать долг.
— Расскажите о симптомах, — я присел на стул рядом с кроватью. — Когда всё началось?
Акропольский закрыл глаза, собираясь с мыслями.
— После операции. Сначала думал — просто усталость. Но потом начались… странности.
— Какие именно?
— Дежавю, — он открыл глаза и посмотрел на меня. — Постоянное чувство, что я уже видел этот момент. Вот сейчас, например, мне кажется, что мы уже сидели так же, говорили те же слова. Я знаю, какое слово вы скажете следующим. Это сводит с ума.
— Что ещё? — я делал пометки в блокноте.
— Запахи, — Акропольский поморщился. — Чувствую запахи, которых нет. То горелой резины, то тухлых яиц. Я ищу источник, открываю окна, кричу на прислугу… Но запах не снаружи. Он внутри моей головы!
Его жена всхлипнула.
— Он ночами не спит, доктор. Ходит по дому, что-то бормочет. Разговаривает с кем-то, кого нет в комнате. А днём лежит как… как неживой. Он стал чужим, — пояснила она.
Дежавю. Обонятельные галлюцинации. Изменения личности. Всё это кричало об одном. Очаг раздражения в височной доле головного мозга. Эпилепсия височной доли. Но почему? С чего бы ей начаться у здорового мужчины?
Я повернулся к Сомову:
— Пётр Александрович, поднимите, пожалуйста, протокол той операции. И всю историю последующего лечения. Меня интересует абсолютно всё: от анестезиологической карты до списка препаратов, которые ему давали при выписке.
Сомов удивлённо моргнул, но кивнул. А я снова повернулся к семье Акропольского.
— Операцию тогда провели чисто, — сказал я тоном, не терпящим возражений. Я констатировал факт, а не задавал вопрос. — Кровотечение остановили, аневризму клипировали. Гипоксии мозга, которая могла бы вызвать такие симптомы, не было. Я видел его состояние сразу после операции — он был чист. Вопрос в другом: что было после выписки?
— Да, всё так, — поспешно подтвердил сын. — Хирурги сказали, что вы гений. Отец быстро восстановился. А потом… вот это началось.
Разрыв аневризмы. Операция, которую, по сути, провёл я, хоть и не без вмешательства чужих рук. И эпилепсия височной доли.
Прямой анатомической связи — никакой.
Сомов и другие видели бы в этом трагическое, но совпадение. Две разные болезни у одного пациента. Я же видел следствие.
Нелепое, нелогичное, но единственно возможное. Где-то в истории этой блестяще проведённой операции и, что более вероятно, в последующем рутинном лечении скрывался дьявол.
И я собирался его найти.
Это будет сложный диагноз. А сложный диагноз, когда его ставишь, всегда приносит очень, очень щедрую порцию Живы. Проценты по долгу графа Акропольского будут высокими.
Я встал и начал осмотр.
Активировал некро-зрение. Потоки Живы в теле Акропольского были странными.
Картина была необычной. Это не был блок, как при тромбе, или утечка энергии, как при аневризме. Все каналы были целы, но сама энергия текла неправильно. Словно кто-то взял идеально работающий механизм и сбил ему калибровку.
Или, что точнее, внёс вирус в его операционную систему. Интересно.
Я методично, холодно, почти не обращая внимания на оцепеневшую от страха семью провёл физический осмотр.
— Рефлексы в норме, — сообщил я, проверяя коленный рефлекс коротким, точным ударом молоточка. — Зрачки реагируют на свет адекватно. Признаков грубого очагового поражения нет.
— Наши врачи говорят, что это могут быть последствия операции, — осторожно вставил Сомов. — Возможно, отложенная реакция на наркоз… или, — Сомов поморщился, — ранняя стадия деменции, спровоцированная стрессом.
Последствия наркоза? Постоперационный стресс?
Обычные отговорки для диагностов, которые не могут найти реальную причину. Ребёнок может капризничать из-за стресса. А взрослый мужчина со специфическими, очаговыми неврологическими симптомами, вроде обонятельных галлюцинаций, имеет проблему, а не «плохое настроение».