Яд, который дикие племена в южных джунглях наносили на наконечники своих стрел. В современной медицине — мощный миорелаксант, используемый при операциях для полного расслабления и парализации мышц.
Но я собирался использовать его совсем не по прямому назначению.
Я спокойно набрал содержимое в шприц и подошёл к кровати.
Все в комнате замерли. Бестужев, охранник, Поляков — они смотрели на меня как на безумца, который собирается сделать что-то непредсказуемое.
— Что… что вы собираетесь делать? — испуганно прошептала девушка.
— Решаю вашу проблему, — ответил я, находя пальцами нужные точки на их спинах. — Я не собираюсь лечить эту магию. Это было бы долго и шумно. Я собираюсь обмануть её. Ваше тело — это проводник для заклинания. Я просто временно выключу рубильник.
Два быстрых, точных, ювелирных укола — по одному каждому, точно в паравертебральные нервные узлы у основания позвоночника.
Никакой магии. Никакой некромантии.
Чистая анатомия, помноженная на знание энергетических меридианов тела, о которых не пишут в их медицинских учебниках.
Эффект был почти мгновенным.
Лиловое свечение не погасло сразу. Оно замерцало, как пламя свечи на сквозняке.
Стало тускнеть, терять плотность. Магическая связь, потеряв свои «якоря» в их нервной системе, начала распадаться. Через тридцать секунд они с тихим стоном облегчения буквально распались в разные стороны кровати, как две намагниченные фигурки, у которых внезапно выключили ток.
Браслет на руке парня, до этого светившийся изнутри, окончательно потух и с тихим звоном соскользнул на пол, превратившись в обычную дешёвую безделушку.
— Невероятно… — выдохнул Поляков, глядя то на меня, то на шприц в моей руке. — Но как… как вы это сделали?
— Магия всегда паразитирует на физиологии, — пояснил я, убирая шприц обратно в саквояж. — Она использует нервы как провода, кровь как топливо, мышцы как рычаги. Прервите физиологическую связь — и самое мощное заклинание развалится, как карточный домик, которому подпилили основание. Вы думали разрушить дом, коллега. А нужно было всего лишь выбить из-под него фундамент.
Дальнейшее было предсказуемо и скучно, как любая человеческая драма.
Бестужев-старший обрушился на сына с холодной, уничижительной тирадой. Он не кричал. Он чеканил слова как приговор, говоря не о морали, а о «чести рода», «репутации» и «политических последствиях». Это был не разговор отца с сыном. Это был выговор главы корпорации провинившемуся топ-менеджеру, который чуть не обрушил акции компании.
Девушку, Елизавету Смехову, выставили из номера быстро и безжалостно. Граф даже не удостоил её взглядом, обратившись к Виктору: «Проводите сударыню. И проследите, чтобы она забыла этот адрес».
— Через час ты будешь на приёме, — рычал граф на сына, когда за ней закрылась дверь. — И будешь улыбаться так, будто сегодня лучший день в твоей жизни. А этот… инцидент мы забудем. Навсегда.
Аглая, которая заглядывала в номер, пока я «оперировал», наблюдала за этой семейной драмой с плохо скрываемым, почти научным интересом антрополога, изучающего дикие племена.
Поскольку она пришла со мной, то охранник не стал препятствовать. Только взял с неё клятву о неразглашении.
— А я-то думала, это только у нас в семье такие скандалы, — шепнула она мне на ухо, когда мы остались одни. — Оказывается, у всех аристократов свои скелеты в шкафу. Или, в данном случае, склеенные дети в спальне.
Я усмехнулся.
Её способность находить иронию в самых катастрофических ситуациях была почти так же хороша, как моя. Через полчаса, после того как Пётр Бестужев был приведён в состояние, подобающее наследнику рода, мы все вместе — я, Аглая и два внешне абсолютно спокойных Бестужева, отец и сын — отправились в их особняк.
Поездка прошла в ледяном молчании. Отец и сын смотрели в разные окна, делая вид, что не замечают друг друга. Аглая, очевидно, обдумывала увиденное, а я — готовился к следующему акту этого безумного дня.
Приём начался ровно в назначенное время.
Бестужев не позволил бы какому-то мелкому семейному скандалу нарушить тщательно спланированное светское мероприятие. Бальный зал его особняка наполнился сливками московского общества.
Море дорогих костюмов и платьев, скрывающих дряблую, больную плоть.
Звон бокалов с шампанским, которое ускоряет разрушение печени. Вежливые улыбки на лицах, которые через пару десятков лет превратятся в черепа. Для меня это был не бал. Это был будущий морг, собравшийся на генеральную репетицию.
И Бестужев не отпускал меня от себя ни на шаг.