— Великолепно! — крикнул я, первым нарушая гробовую тишину и начиная громко аплодировать. — Браво, месье Калиостро! Какая потрясающе реалистичная бутафория! Где вы достали такой механизм⁈
Иллюзионист, лежавший на полу, хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Но в его глазах, полных ужаса, мелькнул проблеск понимания. Мой спасательный круг до него дошёл.
— Да… да! — пролепетал он, торопливо поднимаясь на ноги и отряхивая свой фрак. — Это… это мой новый реквизит! Эксклюзив! Механический скелет! Чудо имперской инженерной мысли! Полностью на паровой тяге!
Он подскочил к шкафу и быстро захлопнул дверцы, пока Костомар не успел добавить что-нибудь ещё о своих гастрономических предпочтениях. Заперев своего «ассистента» внутри, Калиостро повернулся к залу и отвесил дрожащий, но эффектный поклон.
Зал, получив объяснение, взорвался аплодисментами. Они были рады обманываться.
— Потрясающе! Как живой!
— А голос! Вы слышали? Даже голос имитирует!
— Гений! Настоящий гений!
Я медленно выдохнул, осушив бокал шампанского одним глотком.
Костомар был временно нейтрализован. Он останется в этом бархатном гробу до конца представления. Главное, чтобы он не обиделся и не решил продемонстрировать публике ещё один фокус — исчезновение двери шкафа.
Бестужев и Долгоруков, стоявшие неподалёку, смотрели на меня со смесью шока и безграничного восхищения. Я только что предотвратил скандал, который мог бы стоить иллюзионисту карьеры, а хозяину дома — репутации.
Калиостро, бледный, но счастливый, закончил своё выступление под оглушительные овации (шкаф с Костомаром предусмотрительно укатили за кулисы), и вечер снова вошёл в своё привычное русло. Гости разбились на группы по интересам, обсуждая кто фокусы, кто политику.
Я заметил, как мой новый приятель, князь Долгоруков, направился к карточному столику, где ставки были высоки, а коньяк лился рекой. Вокруг него тут же собралась шумная группа молодых офицеров, а молодой поручик Свиридов — тот самый оптимист, что спорил о здоровье генерала Мартынова — очевидно, уже сильно перебрал шампанского.
Его щёки пылали, а глаза горели юношеским максимализмом.
— … и я утверждаю, — громко, на весь зал, вещал Свиридов, — что наше командование в Туркестане действовало блестяще! Слава русского оружия!
— Блестяще проиграло три сражения из пяти и положило под пулями дикарей половину гвардейского полка, — лениво, с усталостью ветерана парировал Долгоруков. — Я был там, поручик. Видел эту вашу блестящую тактику из окопов.
— Вы порочите честь армии! — побагровел Свиридов. — Подвиг отцов!..
— Я говорю правду. А правда в том, что бездарное командование и воровство интендантов погубили больше солдат, чем вражеские пули.
— Вы… вы… — Свиридов, проиграв словесный поединок, перешёл к последнему аргументу. Он сорвал с руки белоснежную лайковую перчатку. — Вы лжец!
Хлёсткий, унизительный удар по щеке Долгорукова прозвучал в наступившей тишине как выстрел. Музыка смолкла. Разговоры оборвались на полуслове. Сотня пар глаз устремилась на них.
Вечер перестал быть светским.
Долгоруков даже не дёрнулся. Он медленно, почти лениво стёр с щеки невидимый след от удара.
— Принимаю ваш вызов, поручик, — его голос был абсолютно спокойным. Он не был зол. Он принимал неизбежное.
— Господа, прошу вас! — Бестужев попытался вмешаться, его лицо стало каменным. — Не в моём доме!
— Честь офицера превыше законов гостеприимства, граф, — отрезал Свиридов, пьяно покачнувшись. — Сатисфакция. Немедленно!
Забавно.
Эти люди, облечённые властью и деньгами, в один миг превратились в дикарей, живущих по первобытным законам стаи. Одно слово, один жест — и цивилизованный фасад рухнул, обнажив древний ритуал.
Кодекс дуэлей был неумолим. Оскорбление требовало крови. И ничто, даже воля хозяина дома, не могло этого остановить.
Гости расступились, образуя круг. Кто-то из офицеров уже бежал за дуэльными пистолетами.
Свиридов пьян и взбешён. Он будет стрелять не целясь, на удачу. Долгоруков — ветеран, холодный и расчётливый. Он будет стрелять на поражение. Неравный поединок.
Если их не остановить, через пять минут у меня появится новый пациент. Или новый труп.
Через несколько минут секунданты, молодые офицеры с серьёзными, сосредоточенными лицами отмеряли шаги. Я стоял чуть в стороне, рядом с Аглаей, которая мёртвой хваткой вцепилась в мой рукав.
— Это безумие, — прошептала она, её зубы стучали то ли от холода, то ли от ужаса.
— Это дворянская честь, — поправил я с холодным интересом антрополога. — Безумие с многовековыми традициями.