Долгоруков выпрямился, несмотря на раненое плечо. Его взгляд был твёрд.
— Клянусь. Даю слово чести.
Я взялся за позолоченные ручки и резко распахнул дверцы шкафа. Костомар буквально вывалился наружу, как плохо упакованный товар, едва не уронив свой огромный рюкзак с учебниками.
— Я ем грунт? — вежливо и вопросительно произнёс он, озираясь по сторонам.
Долгоруков открыл рот. Закрыл. Снова открыл.
Он смотрел то на меня, то на скелета, то на «труп» на полу, и я видел, как его блестящий, циничный аристократический мир трещит по швам.
— А я-то думал, что он слишком живо дёргался для реквизита, — наконец выдавил он. Это была отчаянная попытка его мозга найти хоть какое-то рациональное объяснение происходящему.
— У него своеобразное костлявое обаяние, — подхватила Аглая, которая, в отличие от барона, чувствовала себя в этом балагане как рыба в воде. — Привыкайте, ваше благородие.
— Знакомьтесь. Мой ассистент, — сказал я, подходя к Костомару и отряхивая с его плеча вековую пыль. — У него богатый внутренний мир. И сейчас он поможет спасти жизнь поручика.
Я положил руку ему на костяное плечо. И я начал впитывать её.
Накопленную Костомаром за долгие столетия в загробном мире чистую, концентрированную энергию смерти. Она текла в меня холодным, бодрящим потоком, наполняя мои опустевшие резервуары некромантской силы.
Костомар был не просто слугой. Он был идеальным аккумулятором. Ходячей батарейкой, заряженной самой смертью.
— Что вы делаете? — прошептал потрясённый Долгоруков, его голос был полон суеверного ужаса.
— Спасаю вашу честь и жизнь поручика Свиридова, барон, — ответил я, отнимая руку от Костомара и возвращаясь к телу. Я чувствовал, как по моим венам разливается ледяная мощь. — Вы же этого хотели? А теперь — тишина. Мне нужна полная концентрация.
С восстановленными силами работа пошла быстрее.
Чёрные нити некромантии двигались с ювелирной точностью, сшивая последние разрывы в энергетической паутине поручика. Мёртвая, выжженная ткань души срасталась, образуя новые, цельные пути для будущего течения Живы.
Это было похоже на работу космического ткача, восстанавливающего саму ткань реальности по одной нити за раз.
Наконец я убрал левую руку. «Хирургическая» часть была закончена. Каналы восстановлены.
Система была цела, но пуста. Как идеально отремонтированный двигатель без единой капли топлива. Теперь предстояло самое сложное — запустить его.
Я положил обе руки на грудь Свиридова. Теперь не было разделения на тьму и свет. Только чистая, концентрированная воля.
Я начал медленно, осторожно, контролируя каждую каплю, вливать в него свою собственную Живу. Я чувствовал, как тёплая, золотистая энергия течёт по только что восстановленным путям, как она заполняет пустоту и смешивается с теми остатками Живы, что в нём были, заставляя спящую систему пробуждаться.
Это было похоже на то, как первая весенняя вода заполняет сухое, растрескавшееся русло реки.
Минута. Две. Пять. Десять.
Толпа за дверью уже начала волноваться, доносились нетерпеливые, пьяные голоса. Но здесь, в нашей пыльной, импровизированной операционной, время остановилось.
Когда я почувствовал, что система заполнена, то резко отдёрнул руки.
Я отшатнулся от тела, как будто меня ударило током, и тяжело опёрся о стену. Совершенно опустошённый. Руки подрагивали, перед глазами плыли тёмные круги.
Я мысленно заглянул в Сосуд. Шесть процентов.
Спасение от магической смерти на глазах у толпы аристократов было оценено проклятьем по самому высшему разряду. «Щедрая» плата за адский труд.
— Закончил, — прохрипел я.
— И что теперь? — барон Долгоруков, бледный от потери крови и напряжения, склонился над Свиридовым. — Он жив?
Я вытер пот со лба рукой. Я мог бы солгать. Сказать, что всё будет хорошо. Но я посмотрел на Долгорукова.
На его раненое плечо, на его стальное лицо солдата. Он заслуживал правды. Честность — лучшая политика. Особенно с такими, как он.
— Каналы восстановлены. Его собственная Жива теперь запечатана внутри и циркулирует. Я запустил систему. Но… его сердце не билось почти пятнадцать минут. Мозг был без кислорода. Я поддерживал минимальный кровоток своей силой, но хватило ли этого? Вернётся ли к нему сознание, или он останется просто… телом с работающей душой? Мне и самому интересно. Такого я раньше никогда не делал.
Мы стояли в полумраке пыльной подсобки — я, измотанный до предела; Аглая, сжавшая кулаки до побелевших костяшек; барон Долгоруков, забывший о своей ране; и Костомар, неподвижно застывший в углу.