— Я ем грунт! — возмущённо пробормотал он, когда Долгоруков попытался согнуть его пополам.
В переводе с костомарского это означало: «И это вся благодарность за помощь⁈»
— Потерпи, дружище, — я похлопал его по черепу. — В клинике выделю тебе самую уютную каталку в морге. С мягким матрасом.
— Я ем грунт… — обречённо вздохнул Костомар, позволяя запихнуть себя в багажник.
Долгоруков захлопнул дверцу и повернулся ко мне с выражением человека, переосмысливающего реальность.
Внедорожник мчался по пустым ночным улицам Москвы. За окнами мелькали фонари, создавая в роскошном салоне причудливую игру теней.
Атмосфера была странной — густая смесь облегчения, адреналинового отката, усталости и затянувшегося, немого шока.
Свиридов сидел на заднем сиденье, укутанный в тяжёлый плед, который нашёлся в машине. Он был похож на ребёнка, очнувшегося после страшного кошмара, и смотрел в одну точку, пытаясь осознать своё возвращение из небытия.
Аглая устроилась рядом, выполняя роль сиделки. Она была единственной, кто выглядел почти спокойной. Возможно, после жизни с главарём банды её было трудно чем-то по-настоящему удивить.
Барон Долгоруков вёл машину, крепко сжимая руль.
Его раненое плечо, должно быть, нещадно ныло, но он не подавал вида, его профиль был высечен из камня. Я сидел на переднем сиденье, откинувшись на спинку и прикрыв глаза, пытаясь восстановить растраченные силы.
А в багажнике, скрючившись в три погибели и обхватив костлявыми руками рюкзак с книгами, ехал мой верный дворецкий, наверняка проклиная этот мир и его тесные средства передвижения.
Тишину нарушил голос Долгорукова.
— Док, — начал он после долгой паузы, — давайте начистоту, без этого цирка для профанов. Я на войне в Туркестане видел шаманов, которые оживляли глиняных скорпионов. Это ведь фамильяр, я прав? Гомункул, в которого вселили духа или элементаля?
Я мысленно выдохнул.
Слава Тьме. Он не понял самого страшного.
Он принял капитана моей гвардии, древнюю и разумную нежить, за примитивного гомункула, куклу, дёргаемую за ниточки.
Он даже близко не представляет уровень угрозы и силы, которую только что собственноручно запихивал в багажник. Пусть так и думает. Это гораздо, гораздо безопаснее для всех нас.
— Вы удивительно осведомлены, барон — ответил я, открывая глаза. — Большинство людей вашего круга считают подобные вещи сказками для простолюдинов.
— Пытался когда-то и я сам, — он криво усмехнулся. — Читал древние гримуары, даже пробовал сам провести ритуал. Ничего путного не вышло. Только зря пару десятков лягушек перевёл и чуть не спалил библиотеку в имении. Видимо, для этого нужен особый дар. А я всегда мечтал о настоящем, боевом фамильяре. Чтобы в бою спину прикрывал. Ваш… он ведь не только для переноски книг?
— Скажем так, он многофункционален, — ответил я с загадочной улыбкой.
С заднего сиденья донёсся тихий, подавленный смешок. Аглая.
— Завидую. Белой завистью, — серьёзно сказал барон. — Где вы его достали, если не секрет? На чёрном рынке?
— Это… семейное, барон. Достался по наследству от одного дальнего родственника. Весьма эксцентричного господина.
Барон кивнул, принимая мою ложь.
Тема была закрыта. Он думал, что разгадал мою маленькую тайну. Как же он ошибался. Но его заблуждение было мне на руку.
Теперь я для него не просто гениальный врач, а ещё и «коллега», посвящённый в тайные искусства. Наш союз становился всё крепче.
Умный человек.
Знает, когда не стоит копать глубже, если не хочешь найти что-то, что тебе совершенно не понравится.
Он стал хранителем моей тайны. Не по своей воле. И он никогда не расскажет о ней, потому что никто ему не поверит. Его сочтут сумасшедшим.
Я не просто спас его честь. Я сделал его своим невольным сообщником. Очень удобная позиция.
Мы подъехали к ярко освещённому приёмному покою «Белого Покрова».
Впереди была долгая ночь объяснений с дежурным врачом, госпитализация Свиридова и попытка как-то легализовать это «чудо», не привлекая внимания. Но это были уже технические детали.
Главная проблема была в другом. Я посмотрел на Свиридова, который всё ещё отрешённо смотрел в пустоту.
Я вернул его тело к жизни. Но что именно я вернул вместе с ним из той холодной, липкой темноты?
Свиридов закашлялся — сухо, надсадно, как будто из его лёгких вырывался не воздух, а пыль. Он начал растирать руки, кутаясь в плед, но озноб, казалось, шёл изнутри.
— Холодно, — пробормотал он. — Почему так холодно?
— Нормальная реакция после клинической смерти, — успокоил я, хотя понятия не имел, так ли это. — Терморегуляция организма восстанавливается не сразу.