Он кивнул, принимая моё наукообразное объяснение, и поднёс ладонь ко рту, чтобы прикрыть очередной приступ кашля.
И вдруг замер.
В тусклом свете уличных фонарей, проникающем через окна машины, мы все увидели это одновременно.
На тыльной стороне его ладони, от запястья к суставам пальцев, медленно, словно невидимые чернила на пергаменте, проступали тонкие чёрные линии.
Они ветвились, сплетались, создавая причудливый, болезненный узор. Как русло высохшей реки.
— Что… — Свиридов с ужасом уставился на свою руку. Он попытался стереть линии другой рукой, но они были частью его кожи. — Что это? Что со мной⁈
Аглая не вскрикнула. Она издала тихий, сдавленный звук, полный суеверного ужаса, и отшатнулась в самый угол сиденья.
Долгоруков смотрел в зеркало заднего вида на руку Свиридова, и на его каменном лице впервые за весь вечер отразился чистый, неприкрытый страх.
А я смотрел на чёрные линии и чувствовал, как внутри меня всё холодеет.
Глава 19
Все смотрели на руку Свиридова, как заворожённые, словно на ядовитую змею, выползшую из рукава.
Я же смотрел на узор с холодным, отстранённым интересом учёного, столкнувшегося с аномальным явлением.
Активировал некро-зрение и увидел проблему во всей её неприглядной красе.
Когда я «сшивал» его разорванные каналы, то использовал некромантскую энергию как каркас — временную опору, на которой должна была вырасти новая, здоровая ткань живительной силы.
Это было как арматура в бетоне. Как хирургические швы на ране. Швы должны были рассосатся сами собой, стать частью его ауры. Но они не рассосались.
Теперь, когда его собственная, живая энергия начала циркулировать по восстановленной системе, она столкнулась с этим мёртвым каркасом.
С чужеродной структурой. Конфликт живого и мёртвого. Классическое энергетическое отторжение. Его организм, его душа, пыталась избавиться от этой некромантской «занозы», выталкивая её наружу, на периферию. Через кожу.
— Что со мной происходит⁈ — голос Свиридова дрожал от паники.
— Попробуем кое-что, — сказал я максимально спокойно, как будто это была рутинная процедура. Моё спокойствие было их единственной надеждой. — Дайте руку.
Он протянул дрожащую конечность, как утопающий хватался за соломинку.
Я осторожно взял его ладонь. Она была холодной, как лёд. Я сосредоточился, отсёк всю свою тёмную сущность, оставив только чистую, целительную Живу, и влил микроскопическую, ювелирно отмеренную дозу в его руку.
Не в тело. А прямо в устье одной из чёрных линий, у самого запястья.
Энергия потекла не хаотично, а как вода по руслу, точно следуя чёрному узору, заполняя его изнутри.
Линии не исчезли. Но чернота стала… менее плотной. Она посветлела, превратившись из цвета антрацита в цвет мокрого асфальта. Пульсирующий, болезненный узор словно успокоился, насытившись моей Живой.
— Холод… холод отступает, — прошептал Свиридов, с удивлением глядя на свою руку. — Они… они больше не жгут.
Я убрал руку.
Это сработало. Но это не было лечением. Это была подпитка.
Я не убрал мёртвый каркас. Я просто оживил его своей энергией, заставив его временно мимикрировать под родную ткань. Это как подкрасить ржавчину, чтобы она не бросалась в глаза.
Рано или поздно она проступит снова. И потребует новой дозы.
Я не вылечил его. Я сделал его зависимым. От моей Живы. От меня.
Чёрт. Это было одновременно и ужасно, и… интересно.
— Прошло! — выдохнул он с таким облегчением, будто его только что помиловали на эшафоте. Он недоверчиво рассматривал свою руку, поворачивая её так и эдак под тусклым светом фонарей.
— Временно, — честно предупредил я. Мои слова прозвучали как холодный душ после их облегчения. — Это как качественная косметика для покойника — маскирует синеву, но не лечит причину смерти. Каркас, который я вшил в ваше естество, остался внутри. Моя сила просто сделала его временно «своим» для вашего организма. Но как только её действие ослабнет, отторжение начнётся снова. Нужно постоянное наблюдение.
— Значит, в клинику? — Долгоруков мгновенно перешёл от шока к действию. Он уже воспринимал меня как своего командира. Он включил двигатель.
— Немедленно.
«Белый Покров» встретил нас сонной тишиной ночной смены.
Пустые гулкие коридоры, тусклый свет дежурных ламп. В приёмном покое за стойкой дремала дежурная медсестра. Варвара Степановна.
Пожилая, полная, с лицом, которое, казалось, высечено из камня и не меняло выражения со времён Туркестанской войны. Она видела всё: агонии аристократов, истерики их любовниц, тайные смерти и чудесные исцеления.