Вся обстановка — узкая койка и металлическая тумбочка.
На койке, лицом к стене, лежала девушка лет двадцати. На ней было дорогое, но сильно помятое вечернее платье.
Длинные каштановые волосы разметались по грязной подушке. На бледной коже запястий отчётливо виднелись покрасневшие следы от верёвок.
Я подошёл и осторожно проверил пульс на сонной артерии — ровный, но слабый, нитевидный. Зрачки, когда я приподнял веко, были сужены до размера булавочных головок.
Дыхание — поверхностное, едва заметное.
Барбитураты, возможно, в смеси с бензодиазепинами.
Я поставил мгновенный диагноз. Классическая снотворная смесь. Держит человека в полубессознательном, управляемом состоянии, стирая краткосрочную память.
Вернулся в первую комнату и быстро осмотрел полки с препаратами. Как я и ожидал, рядом с пузырьком тиопентала натрия стояла ампула с флумазенилом — специфическим антидотом.
Морозов был осторожен. У него был не только яд, но и противоядие.
— Костомар, придержи ей голову. Аккуратно.
— Я ем грунт, — скелет подошёл к кровати и невероятно бережно, кончиками костяных пальцев, приподнял голову девушки, пока я вводил препарат в локтевую вену.
Эффект наступил почти сразу. Через минуту веки девушки дрогнули. Она издала тихий стон и медленно открыла глаза — большие, карие, сейчас затуманенные действием лекарств.
— Где… где я? — прошептала она, её взгляд был расфокусирован.
— В клинике «Белый Покров», — ответил я спокойным, ровным голосом. — Я доктор Пирогов. Вы в безопасности. Как вас зовут?
— Анна… — она попыталась сесть, но я мягко удержал её за плечо.
— Не торопитесь. Препарат ещё не полностью выведен из организма. Как вы здесь оказались?
— Главврач… — её глаза расширились от ужаса при упоминании имени. — Он… я пришла на собеседование. На должность младшей медсестры. Он проводил его лично. Сказал, что я идеально подхожу, предложил выпить чаю… за успешное трудоустройство. А потом… я помню только, как голова закружилась… и очнулась уже здесь.
— Как давно вы здесь?
— Я не знаю, — она задрожала, её взгляд метался по тесной каморке. — День? Неделю? Я не помню. Он приходит… делает уколы… и я снова засыпаю…
— Так, пойдёмте, нужно выбираться отсюда, — сказал я, поднимаясь на ноги.
Девушка медленно покачала головой, и в её глазах, до этого затуманенных, появился настоящий, осознанный ужас.
— Нельзя, — прошептала она. — Я здесь не одна!
Глава 11
Её слова подтвердили мои подозрения. Теперь нужно было перейти от общего факта к конкретике, но её состояние было нестабильным.
— Хорошо, — сказал я, снова присаживаясь на край койки. Мой тон стал мягче, как у врача, работающего с травмированным пациентом. — Расскажите мне о них. Где они?
Она моргнула несколько раз, пытаясь сфокусировать затуманенный взгляд на моём лице.
— В большом зале, — пробормотала она, её голос был тихим и неуверенным. — Там, где проходило собеседование. Мы все там… ждали своей очереди.
Я активировал некро-зрение, фокусируясь не на органах, а на тонкой архитектуре её нервной системы. Картина была ясной. Следы барбитуратов создавали характерные завихрения в потоках Живы, текущих по нейронным путям — классическая картина наркотической интерференции.
Но главное я увидел в области её гиппокампа, отдела мозга, отвечающего за формирование долговременной памяти. Потоки энергии там работали с перебоями, как старый синематограф. Короткие вспышки осознанности… и снова откат к одной и той же зацикленной картинке.
Временная петля.
Классический симптом длительного воздействия седативных препаратов, подавляющих функцию гиппокампа. Мозг, неспособный формировать новые воспоминания, раз за разом возвращается к последнему яркому, эмоционально заряженному событию перед началом химического воздействия. Она была заперта не только в этой комнате. Она была заперта в одном-единственном моменте своего прошлого.
— Анна, — произнёс я ровным, спокойным голосом. — Послушайте меня внимательно. Вы сейчас не в зале ожидания. Вы находитесь в тайной комнате за кабинетом главврача. Собеседование давно закончилось.
Она нахмурилась, её взгляд выражал полное недоумение. Её мозг отчаянно сопротивлялся информации, которая не вписывалась в его зацикленную программу.
— Но… это невозможно. Я же только что была там. Я видела девушек. Светлана плакала, а Маша пыталась её успокоить. Мы сидели на деревянных скамейках… там пахло свежим лаком и чьими-то духами.
Её показания были бесценны, но абсолютно ненадёжны. Она была ключом к местонахождению других жертв, но её разум — повреждённым, зацикленным архивом.