Он меня видел. И слышал. Это меняло всё. Это был не просто фантом. Это был разумный дух. И, судя по всему, очень, очень злой.
Глава 14
Я смотрел на призрака, изучая его, как врач изучает редкий и агрессивный патоген, пока он бился об стены купола.
Моё некро-зрение, усиленное после ночного транса, проникало сквозь его полупрозрачную оболочку, анализируя всю структуру.
Это была не просто остаточная эманация. А сложная энергетическая конструкция, сотканная из боли, ярости и вечного повторения одного и того же момента. Его аура была расколота, изорвана в клочья, и из этих разрывов сочились эмоциональные токсины, отравляя само пространство вокруг ловушки.
Так вот кто шумел по ночам.
Тяжёлый топот гвардейских сапог по паркету. Едва слышный звон несуществующих шпор. Скрип половиц под весом того, кто давно не имеет веса. Всё это был наш капитан.
Но призраки не появляются просто так.
Их существование противоречит фундаментальным законам мира, согласно которым душа после смерти должна отправляться дальше. Чтобы остаться, ей нужен якорь.
Обычно это место насильственной смерти или мощное, незавершённое дело. Но этот случай был иным. Я чувствовал тонкую, почти истлевшую, но всё ещё прочную магическую нить, привязывающую его к самому фундаменту этого дома.
Его не просто убили здесь. Его здесь заперли. Намеренно.
Кто?
Я размышлял, начиная медленно обходить ловушку по кругу, изучая свою добычу под разными углами.
Зачем кому-то понадобилось держать призрака элитного гвардейского офицера в обычной квартире? Как сторожевого пса? Глупо.
Призраки своенравны, трудноуправляемы и привлекают ненужное внимание. Его оставили как наказание? Уже ближе к истине.
Обречь дух врага на вечные муки в запертой клетке — вполне в духе некоторых магических школ. Или, что наиболее вероятно для дилетанта, это был просто неудачный эксперимент? Призвал, а отослать обратно не смог.
Призрак перестал биться о барьер. Встал неподвижно, его глаза следили за моим движением. Он ждал. Оценивал. Это подтверждало мою теорию — он был разумен.
Время пассивного наблюдения закончилось. Пора было начинать допрос.
Я сделал шаг к ловушке. Мой первоначальный диагноз — простой фантом, застрявший в цикле, требовал подтверждения и, возможно, лечения. Самый простой способ успокоить беспокойного мертвеца — это напомнить ему о покое могилы.
Я протянул руку и коснулся барьера.
Через кончики пальцев направил в серебряный купол тонкую, контролируемую струйку своей родной энергии. Не грубую силу, а концентрированный седатив, сотканный из чистого некромантского спокойствия.
Энергия, которая для любой нежити является родной стихией, обещанием тишины и конца страданий.
Эффект оказался немедленным и прямо противоположным ожидаемому.
Призрак отшатнулся, как будто я коснулся его раскалённым железом. Его беззвучный вопль был не криком для ушей, а психической ударной волной чистой агонии и ненависти, которая ударила по моим ментальным щитам.
Он забился в ловушке с яростью бешеного зверя, бросаясь на невидимые стены, не хаотично, а с целенаправленной яростью загнанного в угол хищника.
Кинжал в его руке вспыхнул, засияв пульсирующим багровым светом.
Я отдёрнул руку.
— Тихо, тихо, капитан, — усмехнулся я. — Не на того напал.
Это был не простой фантом, запертый заклинанием. Моя успокаивающая некромантская энергия для него была не успокоением.
Она была той же самой энергией, из которой были сотканы прутья его тюрьмы. Я не предложил ему покой. Я лишь напомнил ему о его вечной клетке.
Наблюдая за его бешенством, я поставил новый диагноз — слишком долго он был заперт. Призрак десятилетиями мариновался в собственной ярости. Ненависть спрессовалась, сконцентрировалась, превратившись из простой эмоции в само топливо для его существования.
Простым касанием тут не поможешь. Это не пациент, которого можно успокоить. Это гнойный абсцесс, который нужно вскрывать. Стандартный подход бесполезен. Требовалось… хирургическое вмешательство.
Призрак снова начал бушевать в серебряных оковах ловушки. Я наблюдал за ним с отстранённым интересом диагноста, который столкнулся с особо буйным и нетипичным случаем психоза.
— Я ем грунт, — произнёс Костомар, стоя за моим плечом. В его интонации была непривычная нотка, которую можно было бы принять за печаль.
Я слегка повернул голову.
— Что, жалко его? — усмехнулся я. — Профессиональная солидарность? Ты стал слишком чувствительным в этом мире, старый друг. Этот воздух и атмосфера размягчили твою костную натуру.