Наконец, веки парня дрогнули. Пальцы на его правой руке слабо шевельнулись. Он начинал выходить из глубокого наркоза. Он начинал просыпаться.
Я наклонился ближе, почти к самому его уху.
— Просыпайтесь, друг мой, — прошептал я. — У нас с вами есть одно незаконченное дело.
Его глаза медленно, с трудом открылись. Мутный, расфокусированный взгляд анестезии постепенно обретал осмысленность. Он смотрел на белый потолок, на капельницу, на меня.
Глаза парня медленно сфокусировались на моём лице. В них ещё плескались остатки наркотического тумана, боль, страх и тотальное недоумение.
— Где… я? — прохрипел он сквозь пересохшие, потрескавшиеся губы.
— В больнице, — ответил я, проверяя его пульс. Ровный, стабильный. — Городская больница номер один. Вы были при смерти.
— Вы… вы меня спасли? — в его голосе звучало детское, почти испуганное неверие.
— Да. Ножевое ранение в область сердца. Тампонада перикарда. Вам очень повезло, что я оказался рядом.
Парень попытался приподняться на локтях, однако я мягко, но твёрдо удержал его за плечо.
— Лежите. Вы только что перенесли сложную операцию.
— Спасибо… — слёзы, которые он, очевидно, не мог контролировать, потекли по его щекам, смешиваясь с грязью и потом. — Спасибо вам, доктор! Я… я думал, всё кончено. Там, на фабрике… эта драка… а потом темнота… холод…
Волна благодарности, чистой, беспримесной, накрыла меня тёплым потоком.
Я почувствовал, как Жива, словно густой, подогретый мёд, вливается в мой почти пустой Сосуд. Я на мгновение прикрыл глаза, смакуя это ощущение наполнения, возвращения сил.
Затем я мысленно проверил уровень.
Тридцать процентов.
Всего тридцать жалких процентов.
Я едва не выругался вслух прямо здесь, у постели пациента. За спасение от верной, уже констатированной смерти, за реанимацию человека, которого опытный врач списал в морг, я получил столько же, сколько за правильно поставленный диагноз аристократу с опухолью в голове!
Это было… несправедливо.
Почему? В чём логика этого проклятия?
Жизненная сила простого рабочего с фабрики менее концентрирована, чем у потомственного аристократа? Его благодарность «дешевле»?
Или… или проклятье снова удержало свою «комиссию» за то, что я использовал смешанную энергию при первой стабилизации? Я ведь влил в него импульс Живы, смешанный с частицами моей родной, некромантской силы.
Общий уровень в Сосуде теперь был тридцать восемь процентов. Неплохо, если не знать, какой ценой это досталось.
Этого хватит на десять, максимум двенадцать дней нормальной, спокойной работы. Это был не стратегический запас. Это была всего лишь отсрочка следующей казни.
Я получил ответ на один вопрос — как спасать людей в экстренной ситуации. Но теперь передо мной встал новый, куда более сложный: а стоит ли овчинка выделки?
— Как вас зовут? — спросил я, отчаянно пытаясь отвлечься от внутреннего подсчёта убытков.
— Георгий, — ответил парень. — Георгий Воронов. Работаю на ткацкой фабрике Голубевых.
— Что ж, Георгий, вам нужен покой. Спите. Утром вас, возможно, переведут в палату получше.
Я встал, чувствуя, как свинцовая усталость наваливается на плечи. Ночная охота, казавшаяся такой перспективной, забрала все силы и почти ничего не принесла взамен.
Выйдя из удушающей атмосферы больницы, я поймал ночного таксиста.
— В район Пресни, — бросил я, забираясь в автомобиль и откидываясь на мягкое сиденье.
Предрассветная Москва была пуста и гулка.
Редкие фонари отбрасывали дрожащие жёлтые круги света на мокрую от утренней росы мостовую.
Где-то вдалеке тоскливо залаял пёс. Город ещё спал, не зная, какие драмы разыгрывались в его больницах, какие чудеса и проклятия творились под покровом ночи.
Дома меня встретил Костомар. Он стоял у двери в своей классической позе идеального дворецкого, терпеливо ожидая возвращения хозяина.
— Я ем грунт? — вопросительно произнёс он. В переводе: «Как прошла охота, милорд?»
— Живой, — буркнул я, проходя мимо. — Но толку от этой охоты мало. Иди отдыхай.
Костомар молча кивнул и побрёл в свой угол — тёмную нишу за шкафом, где он обычно проводил дневные часы в неподвижности, экономя энергию.
Я рухнул на кровать прямо в одежде, не удосужившись даже снять ботинки.
Сон накрыл мгновенно, тяжёлый, вязкий, без сновидений. Но он не принёс отдыха. Он принёс лишь тревожные, рваные видения.
Утро в «Белом Покрове» началось как обычно — с утренней планёрки и последующего обхода пациентов. Я двигался по палатам на автомате, проверяя пульс, слушая лёгкие, делая назначения в планшете.