Долгоруков выглядел откровенно разочарованным, что его не пускают на самое интересное, но промолчал, лишь пожав плечами.
Их мир суеты, звонков и эмоций заканчивается здесь. Дальше начинается моя работа. Она не для них.
Я и Ярк покатили каталку по гулкому, выложенному кафелем коридору. Я был спокоен, как дома. Ярк, напротив, был напряжён. Он держался за ручку каталки так, словно это было оружие, а не медицинское оборудование.
Его взгляд профессионально сканировал тени по углам. Солдат, привыкший к смерти горячей и быстрой, оказался в царстве смерти холодной и вечной. Ему здесь было неуютно.
Мы вошли в главный зал.
Холодный кафельный пол отражал резкий, безжалостный свет люминесцентных ламп. Стальные столы для вскрытий тускло поблёскивали, вычищенные до стерильного блеска.
И стены, уставленные рядами пронумерованных ячеек — аккуратный, упорядоченный каталог тех, кто закончил свой путь. Здесь не было хаоса смерти. Здесь царила её безупречная логика.
Я остановил каталку точно в центре зала.
— Спасибо, что помог. Мне нужно остаться одному, — сказал я. Это был не просто вердикт. Это было установление границы.
Ярк скептически приподнял бровь. Его рука инстинктивно легла на рукоять пистолета.
— Что ты задумал? Какую ещё чертовщину?
— Мне нужны только мертвые, — ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Живым здесь не место.
Моя фраза не была оскорблением. Это была констатация научного факта. Она просто определяла его место — за пределами этого мира, за пределами моего поля деятельности.
Он несколько секунд буравил меня взглядом. Это была немая битва воль.
Он — профессиональный телохранитель, чей инстинкт кричал: «Не оставляй цель!».
Я — Архилич, чья воля способна подчинять легионы. Он мог бы выстрелить в меня, но не мог ослушаться этого взгляда. Потому что в глубине души, своим животным чутьём солдата, он понимал — я здесь не гость. Я здесь хозяин.
Он развернулся. Резко, по-военному. Не говоря ни слова, он пошёл к выходу.
Тяжёлая дверь за ним захлопнулась с громким, протестующим лязгом. Это был его единственный способ выразить протест.
Я подошёл к двери и повернул тяжёлый засов. Он со скрежетом вошёл в паз. Щёлк. Этот звук отрезал меня от мира живых. Представление окончено. Начинается работа.
— Нюхль, — позвал я негромко.
Воздух рядом со мной задрожал, сгущаясь в знакомую полупрозрачную фигурку. Маленький дух материализовался на моём плече, его костяное тело слабо светилось в стерильном полумраке морга.
«Что требуется, хозяин?» — с таким выражением он посмотрел на меня.
— Открой все ячейки. Мне нужен доступ к телам. Ничто не должно мешать потокам.
Нюхль с любопытством, сменившимся деловитой тревогой, соскользнул с моего плеча и бесшумной тенью заметался по помещению.
Металлические дверцы холодильных камер начали открываться одна за другой с сухим, характерным лязгом, который эхом разносился по залу. Из некоторых ячеек показались края белых простыней, укрывающих покойников.
Подготовка завершена. Все двери открыты. Идеальная изоляция. Мой личный склеп готов к эксперименту.
Я подошёл к каталке и одним резким движением стащил простынь с тела Алексея Ветрова. Белая ткань упала на кафельный пол, обнажив бледную, восковую плоть.
Я принялся расстёгивать пуговицы на его рубашке. Мёртвая плоть была холодной и неподатливой, как глина. Холод сковывал пальцы.
Я освободил его грудь, открывая доступ к сердцу, к тому месту, куда сейчас будет направлена вся моя сила.
Безумие. Я собирался нарушить главный закон этого мира, границу между жизнью и смертью. Но другого выхода не было. Ветров мёртв, и только я могу заставить его говорить.
Я встал в центре зала, между каталкой и открытыми ячейками, раскинув руки в стороны. Нюхль, закончивший свою работу, вернулся и устроился у меня на плече, с тревогой наблюдая за приготовлениями.
Я закрыл глаза.
Энергия в Сосуде забурлила, как вода перед штормом.
Тёплый, золотой поток лекарской Живы, который я с таким трудом копил, подчинился моей воле. Я начал медленно конвертировать её.
Это была не привычная трансформация в целительную энергию. Это было нечто тёмное. Запретное. Это было не исцеление, а его тёмная, голодная противоположность.
Некромантия. Моя стихия.
Воздух в морге загустел, стал тяжёлым и вязким. Температура упала ещё на несколько градусов, по коже пробежали мурашки.
Люминесцентные лампы под потолком замигали, затрещали и одна за другой погасли, погрузив помещение в абсолютную, звенящую тьму. Только слабое свечение исходило от меня самого.