Рутина. Механические, отработанные до автоматизма действия помогали не думать о тикающем внутри меня таймере, о Сосуде, который неумолимо пустел.
Граф Ливенталь готовился к завтрашней операции. Мужчина заметно нервничал — теребил край одеяла, то и дело бросал тревожные взгляды на дверь — но держался с аристократическим достоинством. Аглая была рядом с ним, но я слишком торопился, чтобы хоть словом перекинуться с ней.
Акропольский восстанавливался после лимбического энцефалита с поразительной скоростью. Огромные дозы стероидов сделали своё дело. Он уже не лежал в кровати, а сидел в кресле, диктуя что-то своему секретарю. Купец вернулся к делам.
Но главный сюрприз ждал меня в палате поручика Свиридова.
Он сидел в кровати, бодро перелистывая свежую «Имперскую Газету». Не лежал, измождённый после сложнейшей операции на душе. Не дремал под действием седативных препаратов.
Сидел с идеально прямой спиной, с лёгким румянцем на щеках, словно только что вернулся с утренней конной прогулки.
— Доброе утро, доктор! — приветствовал он меня с широкой, почти голливудской улыбкой. — Прекрасный день, не правда ли?
Я замер на пороге, изучая его. Слишком хорошо он выглядел. Неестественно, пугающе хорошо для человека, который вчера был клинически мёртв.
— Как самочувствие? — спросил я, медленно подходя к кровати и доставая стетоскоп.
— Превосходно! Никогда в жизни не чувствовал себя лучше! — его голос звенел от энергии. — Никакой слабости, голова ясная, как никогда. Даже старые раны, полученные на учениях, перестали ныть.
Я проверил его пульс.
Шестьдесят ударов в минуту. Идеальный, ровный, мощный ритм тренированного атлета. Давление — сто двадцать на восемьдесят. Как в учебнике по физиологии. Послушал лёгкие — чистое, глубокое, спокойное дыхание.
Взял с тумбочки карту с результатами утренних анализов. Все показатели были не просто в норме. Они были идеальны. Гемоглобин, лейкоциты, тромбоциты, биохимия — всё как у образцового гвардейца, готовящегося к параду.
Я активировал некро-зрение.
Потоки Живы в его теле циркулировали с невероятной, почти сверхчеловеческой скоростью и эффективностью. Но в них было что-то ещё.
Тонкие, почти невидимые чёрные прожилки, вплетённые в золотистые струи жизненной энергии, как тёмные нити в дорогом гобелене. Остатки моего некромантского каркаса.
Но они не мешали. Они не вызывали отторжения. Наоборот. Они словно оптимизировали всю систему, укрепляли её, делали более совершенной.
Я не просто починил его. Я его модернизировал. Улучшил.
Некромантский каркас не отторгался. Он стал неотъемлемой частью его энергетической системы. Симбиоз. Противоестественный, невозможный симбиоз жизни и смерти.
— Что ж, поручик, — сказал я вслух, скрывая своё внутреннее смятение за маской профессионализма. — Дела идут на поправку. Думаю, ещё пара дней наблюдения, и можно будет говорить о выписке.
— Отлично! — Свиридов с энтузиазмом хлопнул в ладоши. — Как раз успею собрать вещи.
— Какие вещи? — не понял я.
— Ну как же? — он улыбнулся. — Для переезда, конечно.
— Переезда… куда?
Свиридов посмотрел на меня как на ребёнка, задавшего очевидно глупый вопрос.
— К вам, разумеется. Вы же не думали, что я вас теперь оставлю?
Я сделал вид, что заканчиваю осмотр, делая ничего не значащие пометки в его электронной карте. Нужно было срочно обдумать это странное заявление Свиридова, но не здесь, не сейчас.
— Ладно, отдыхайте, — сказал я, направляясь к двери. — У меня другие пациенты.
Не успел я сделать и двух шагов, как услышал за спиной тихий шорох простыней.
Я обернулся. Свиридов уже стоял возле своей кровати, в больничной пижаме.
— Я с вами, — заявил он с той же сияющей улыбкой.
— Куда со мной? У меня работа. Обход пациентов.
— Отлично. Буду рядом. На всякий случай.
— Поручик, это уже переходит все границы, — я начал терять терпение. — Я ценю вашу… благодарность. Но вам нужно лежать в постели и восстанавливаться.
— Вы не понимаете, доктор, — его голос вдруг стал серьёзным, почти торжественным. Улыбка исчезла с его лица. — Вы вернули меня из ниоткуда. Я был там, на той стороне. Я видел пустоту. Холод. Бесконечную, липкую темноту. И вдруг — свет. Ваши руки, вытаскивающие меня обратно.
Он шагнул ближе, и я увидел в его глазах что-то пугающее. Что-то, похожее на религиозный, фанатичный экстаз.
— Моя жизнь теперь принадлежит вам. Моя честь, мой меч, моя душа — всё ваше. Я буду вашей тенью, вашим щитом. Никто и никогда не причинит вам вреда, пока я жив. Это моя клятва. Клятва офицера.