— Держи его руку, — приказал я. Мой голос был единственным островком спокойствия в этом хаосе.
Он вцепился в предплечье Шуры как в спасательный круг. Вена на локтевом сгибе вздулась, как синий шнур под кожей. Игла вошла легко, почти без сопротивления.
Медленное, выверенное давление на поршень. Прозрачная жидкость, несущая спасительное забвение, потекла в кровоток.
Десять секунд. Ничего.
Двадцать… тридцать…
На сорок третьей секунде напряжение, до этого ломавшее его тело, начало спадать. Мышцы, бывшие твёрдыми как дерево, расслабились. Тело перестало выгибаться дугой.
— Пульс сто двадцать, — я проверил сонную артерию. — Дыхание восстанавливается. Зрачки реагируют.
Он обмяк. Глубокий, хриплый сон, следующий за бурей.
— Что это было? — испуганно прошептал Костик, вытирая пот со лба.
— Классический большой эпилептический припадок, — объяснил я, поправляя подушку под головой пациента. — Точнее, сложный парциальный приступ с вторичной генерализацией. Начинается с фокального очага в височной доле — отсюда симптомы, которые он описывал. Затем возбуждение лавиной распространяется на весь мозг.
Но что-то здесь было не так.
Я разглядывал потоки Живы в его успокаивающемся после приступа теле, и увидел… аномалию. Это не было похоже на хаос, который сопровождает опухоль, где потоки давят и искажаются. Не было и характерного затухания, как при инсульте.
Это было похоже на… помехи. На рябь. Словно в его идеально отлаженную энергетическую систему внедрили чужеродный элемент, который работал на другой частоте.
Он не блокировал и не разрушал потоки Живы. Он потреблял их, создавая вокруг себя локальные зоны истощения, крошечные энергетические «провалы».
Именно эти провалы, очевидно, и вызывали катастрофические сбои в работе нейронной сети мозга.
Пациент Александр Выборгов лежал, погружённый в глубокий постиктальный сон — защитный механизм мозга, отключающий систему после перегрузки.
Костик, бледный, но уже пришедший в себя, молча убирал разбросанные инструменты.
Через пять минут Александр зашевелился. Его веки дрогнули, он издал тихий, растерянный стон. Затем он медленно открыл глаза. Взгляд был мутным, дезориентированным — как у человека, вынырнувшего из глубокой, тёмной воды.
— Где… где я? — прохрипел он. — Что случилось?
— Вы в больнице, — мой тон стал мягче, спокойнее. Голос, который я использовал для напуганных детей и умирающих стариков. Инструмент, как и любой другой. — У вас был эпилептический приступ. Как себя чувствуете?
— Голова… раскалывается, — он попытался сесть, но я мягко удержал его за плечо. — Приступ? Но я не эпилептик!
Страх. Отрицание. Классическая реакция на внезапный, пугающий диагноз, который грозит перевернуть всю жизнь. Я предложил ему стандартную, успокаивающую ложь. Или, вернее — часть правды.
— Иногда первый приступ случается и во взрослом возрасте, — объяснил я. — Вы помните, что было перед тем, как вы потеряли сознание?
Он нахмурился, его глаза затуманились, пока он пытался пробраться сквозь туман в своей памяти.
— Я… я рассказывал вам анекдот, — неуверенно произнёс он. — Про медведя и балалайку… А потом — провал. Пустота.
Полная ретроградная амнезия на иктальный и постиктальный периоды. Он не помнил ни сам припадок, ни то, что было до, ни сразу после. Как по учебнику.
Но книги не описывали каждого пациента. Они описывали в основном симптомы, а не причины. А причина, которую я видел своим особым зрением, была куда сложнее классического варианта.
Моя задача была уже не просто лечить симптомы.
Я должен был найти передатчик. И отключить его. Навсегда избавиться от причины, провоцирующей приступы.
— Костик, срочно МРТ головного мозга, — распорядился я.
МРТ поможет лучше просканировать его мозг.
Я смогу увидеть то, что не вижу некро-зрением. Оно видит потоки Живы, видит энергию, но оно не рентген в привычном его понимании.
Если патология чисто биологическая, не имеющая собственной яркой магической ауры, я могу видеть лишь последствия её жизнедеятельности — рябь, помехи, зоны истощения, но не самого возбудителя.
Мне нужна была физическая картина. Изображение.
В этом мире нужно было сначала поклониться богам технологий. Провести ритуал сканирования, прежде чем переходить к истинным, невидимым причинам.
МРТ было не просто диагностическим инструментом. К тому же оно было моим алиби. Способом получить неопровержимые доказательства существования аномалии, которую потом можно будет лечить моими методами, которые сильно отличаются от принятых схем лечения.