Вы меня удивляете, Анна Алексеевна.
— Ценю и восхищаюсь вашим напором. Завтра так завтра.
— Прекрасно! — она мгновенно повеселела. — То же время и место — восемь вечера, «Славянский базар».
Она достала из изящной сумочки визитную карточку.
— Вот мой личный номер. Позвоните, если что-то изменится. Ваш номер я уже знаю — отец дал. Точнее, я выпросила, — она подмигнула. — Скину детали завтра утром.
Развернувшись, она пошла к выходу. И я не мог не заметить, что её бёдра покачивались чуть сильнее, чем того требовала обычная ходьба. Классический женский манёвр — уходя, убедиться, что мужчине есть на что посмотреть.
Но она напрочь забыла, что уже давала мне такую визитку. Или нет?
Я посмотрел на кусок дорогого картона у себя в руке. Сравнил его с тем, что был у меня забит в телефоне. Он был другим. Графиня Бестужева действительно дала свой личный номер.
Вот это девушка. Сильная, целеустремлённая, красивая, умная. Знает, чего хочет, и не стесняется этого добиваться. В моей прошлой жизни женщины вроде неё становились либо великими королевами, объединяющими нации своей волей… либо опаснейшими врагами, плетущими интриги в тени.
Я направился в ординаторскую, чтобы наконец оформить историю болезни Выборгова, когда заметил фигуру у двери.
Волков. Стоял, прислонившись к стене, явно поджидая меня.
Но что-то было не так. Никакой враждебности в позе. Наоборот, сутулые плечи, опущенный взгляд, руки сложены перед собой как у провинившегося школьника перед кабинетом директора.
Что за метаморфоза? Ещё вчера он смотрел волком, готовым вцепиться в горло. А сегодня — кроткий агнец.
Нет, не агнец. Побитая собака, которая ждёт, ударит хозяин или бросит кусок.
— Святослав Игоревич, — он отлепился от стены, когда я подошёл. — Можно вас на минуту? Если вы не слишком заняты, конечно.
Голос был тихий, а интонации — заискивающие. Полная противоположность его обычному высокомерию.
— Слушаю вас, коллега, — я остановился.
— Тут такое дело… — он замялся, переминаясь с ноги на ногу. — Немного неловко, но… Пётр Александрович, наш новый главврач, вызвал меня на днях.
— И?
— Он распорядился, чтобы мы с вами работали в паре. Сказал, что вы — ведущий специалист, а я должен… — он сглотнул, словно проглатывая комок унижения, — … учиться у вас. Перенимать опыт.
— Правда? — я изобразил лёгкое, вежливое удивление. — Первый раз слышу. Пётр Александрович мне ничего не говорил.
Конечно, говорил. Но пусть думает, что это решение Сомова, а не часть моей игры.
Пусть чувствует себя пешкой, которую двигает начальство, а не я. Так он будет более предсказуем. И более безопасен.
— Он сказал, что сам вас уведомит, но раз мы встретились… — Волков полез во внутренний карман халата. — Вот, официальный приказ. С подписью и печатью.
Я взял сложенный вчетверо лист, развернул. Действительно, приказ номер семнадцать от сегодняшнего числа.
Подпись Сомова, гербовая печать клиники. Всё по форме.
Это была публичная порка. Официальный документ, опускающий его, аристократа и протеже Морозова, до уровня моего личного ассистента.
Сомов дал мне поводок. Короткий, официальный, заверенный печатью. И теперь эта змея будет шипеть только по моей команде.
Однако интуиция покоя не давала. Чего Волков был такой кроткий? Любой другой на его месте с таким характером рвал все в клочья и метал бы молнии.
А значит это…
Подстава.
Волков ненавидит меня. Эта ненависть — одна из немногих предсказуемых величин в этом хаотичном мире. И вот этот человек, чьё эго было растоптано и униженно, мирится с тем, что он мой ученик?
Бред.
Перемена была слишком резкой, слишком театральной. Волк не стал овцой. Он просто натянул на себя плохо выделанную овечью шкуру. И теперь он блеял, ожидая, что я поверю в его превращение.
И у него лишь несколько вариантов игры.
Первый, самый простой: подставить меня. Найти безнадёжного пациента, передать его мне под ответственность, а когда тот неизбежно умрёт, свалить всё на мои «неортодоксальные методы».
Второй: интеллектуальное воровство. Он приносит мне сложный случай, который не может разгадать сам. Наблюдает, как я работаю, запоминает мой диагноз и методику, а затем представляет всё это Рудакову как своё собственное гениальное озарение.
И третий, наиболее вероятный: он не играет в свою игру. Он — ищейка, а Рудаков — охотник. Его прислали вынюхать любую слабость, любое отклонение от правил, любой намёк на ту «магию», слухи о которой уже наверняка ползли по клинике.