— Вы хотели диагноз и лечение за три минуты — вы их получили. За одну минуту и пятьдесят секунд, если быть точным.
Я вышел из палаты, но не успел сделать и десяти шагов, как услышал за спиной топот торопливых, сбивающихся шагов.
— Стойте!
Рука Рудакова вцепилась в мой рукав. Грубое нарушение личного пространства.
Я остановился. Медленно, очень медленно опустил взгляд на его пальцы, сжимающие ткань моего пиджака. Затем так же медленно поднял глаза и посмотрел на него.
Не исподлобья. Прямо. Взглядом, который я приберегал для демонов и зарвавшихся королей.
Он инстинктивно отдёрнул руку, словно обжёгся. Его лицо, ещё красное от гнева и унижения, начало бледнеть. Он ищет оправдание своему провалу.
Ему нужно поверить, что я сжульничал, потому что его раздутое эго не может принять факт, что его просто превзошли в интеллекте и компетенции.
— Что это был за фокус? — выпалил он. — Как вы смогли так быстро поставить диагноз? Вы что, заранее знали про этого пациента?
— Давайте начистоту, Фёдор Андреевич, — мой тон был спокойным, почти скучающим. — Ваша проверка — это примитивная интрига, скроенная на скорую руку. Шаг первый: найти нерешаемую задачу — умирающего пациента без истории болезни. Шаг второй: устроить публичный экзамен с невыполнимыми условиями. Шаг третий: в случае моего провала немедленно бежать с докладом к покровителям, к роду Бестужевых, и доложить о моей вопиющей некомпетентности. Я ничего не упустил?
— Я не… — начал было Рудаков, но я поднял руку, один указательный палец. Жест, который в прошлой жизни останавливал легионы нежити. На Рудакова он подействовал не хуже.
Он захлопнул рот на полуслове.
— Вы слышали обо мне слухи, Фёдор Андреевич? — я понизил голос, заставляя его напрячься. — Уверен, что слышали. В этой клинике стены тоньше папирусной бумаги. Шепчутся в ординаторской, в курилках, в столовой… О моих необычных диагностических методах. О странных, почти чудесных выздоровлениях пациентов, от которых отказались другие. О том, что я всегда появляюсь там, где должен быть умирающий…
Я сделал паузу, глядя ему прямо в глаза.
— И знаете что? Они все правдивы. Каждый. До единого, — закончил я.
Он не просто сглотнул. Он попятился назад, пока не упёрся спиной в стену.
Его взгляд метался по моему лицу, пытаясь найти хоть намёк на шутку, на блеф. Но находил лишь ледяное, безэмоциональное спокойствие.
Он понял, что пытался играть в свои жалкие интриги не с коллегой-конкурентом, а с чем-то другим. С чем-то, чего он не понимал и что внушало ему первобытный, животный ужас.
Теперь он будет бояться.
Как непредсказуемую силу, которая видит его насквозь. Это гораздо эффективнее любого административного ресурса. Страх — лучший поводок. И я только что надел его на шею своему новому заведующему.
Я понизил голос, возвращаясь к спокойному, почти скучающему тону лектора, закончившего свой семинар. Это действовало на него сильнее любого крика.
— Вы совершили ошибку, Фёдор Андреевич. Вы решили сыграть в игру, правил которой не понимаете, с противником, природу которого не можете даже вообразить. Вы проиграли. Это не страшно, все проигрывают. Главное — вовремя сделать выводы, — пожал я плечами.
И предложил ему простой и понятный договор:
— Я не трогаю вас, а вы не лезете ко мне. Мы просто коллеги. Вы — заведующий на бумаге, я — лечу пациентов. Этого достаточно для мирного сосуществования. Вам понятны условия?
Уничтожить его прямо сейчас было бы слишком… грязно. Скандал, расследование, лишнее внимание со стороны Бестужева. Нет. Гораздо эффективнее превратить его из врага в нейтрализованный, запуганный актив.
Полезного из него уже не выйдет, но по крайней-мере, он не будет мешать.
Он выглядел как человек, которому только что объяснили, что змея, которую он пытался погладить, была ядовитой. На его лице был страх от осознания масштаба своей ошибки.
— Да… да, конечно. Я просто… я думал… — забормотал он.
— Вы думали, что я слабое звено, — продолжил я, разбирая его психологический портрет, как скучный анамнез. — Выскочка-бастард, которого можно легко сломать административным ресурсом. Человек без связей, без поддержки, которого можно раздавить и не понести за это никакой ответственности.
Я усмехнулся.
— Этот пациент должен был стать вашим козырем. Рычагом давления. «Сделай, как я говорю, Пирогов, или я расскажу всем, как ты опозорился, не справившись с простейшим случаем». Примитивная, но в теории рабочая схема шантажа. Только вот незадача — опозорились вы, а не я.
— Я больше не буду, — пробормотал Рудаков. Это прозвучало не как обещание, а как лепет напуганного ребёнка, пойманного на краже варенья.