Заведующий. Главный хирург. Старый лев, чью территорию я только что нарушил. Тем лучше. Чем выше статус свидетелей, тем громче будет мой успех.
— Доктор Пирогов, терапевтическое отделение, — представился я спокойно, без тени подобострастия, уже натягивая перчатки. — Я здесь по приглашению доктора Ильюшина для уточнения диагноза.
Этой фразой я элегантно переложил ответственность за моё появление на Ильюшина, заставив его смущённо кашлянуть. Не отвечая на дальнейшие вопросы, я подошёл к пациенту.
— Михаил Степанович, сейчас будет немного неприятно. Потерпите минуту.
Я полностью игнорировал нарастающее возмущение хирургов. Аккуратно, с выверенной точностью я надавил на уплотнение рядом со свищом.
Капля гноя с уже знакомыми мне жёлтыми крупинками появилась на поверхности. Я быстро собрал материал на предметное стекло, сделал тонкий мазок и накрыл его вторым стеклом. Каждое моё движение было медленным и демонстративным.
— Он что, гной собирает? — прошептал один из ассистентов своему коллеге так громко, чтобы все услышали. — Когда речь идет о саркоме? Это же уровень фельдшера!
Карпов снисходительно хмыкнул, соглашаясь с оценкой.
Я закончил процедуру, игнорируя их комментарии. Выпрямился и взял предметное стекло. Я держал тонкое стёклышко не как образец, а как неопровержимую улику. Как ключ, который откроет запертую дверь их заблуждений.
— Профессор Карпов, доктор Ильюшин, господа, — мой голос прозвучал ровно и властно. — Прошу вас проследовать за мной в экспресс-лабораторию. Демонстрация займёт не более пятнадцати минут.
Представление началось. Сейчас они полны скепсиса и высокомерия. Но это ненадолго.
Лаборатория клинической микроскопии находилась этажом ниже.
Наша процессия из пяти врачей во главе со мной выглядела довольно необычно.
Это было похоже на сопровождение еретика на суд инквизиции, только в обратном порядке. Я вёл инквизиторов, чтобы показать им чудо, которое разрушит их веру.
Лаборатория встретила нас тишиной и резким запахом реактивов — спирта, формалина и чего-то ещё, неуловимо химического. Тихо гудели центрифуги.
Я сел за лабораторный микроскоп.
Не торопясь, я протёр предметные стёкла куском чистой замши, капнул на препарат каплю метиленового синего — самого простого, базового красителя, что должно было подчеркнуть элементарность упущенного ими решения — и накрыл тонким покровным стеклом.
Я не суетился.
Каждое движение было медленным, точным, уверенным. Создавал напряжение, давая их скепсису вырасти до максимума, чтобы падение было сокрушительнее. Настроив фокус, я отодвинулся.
— Прошу, доктор Ильюшин. Взгляните, — попросил я.
Он подошёл к микроскопу с выражением лица человека, который делает одолжение. Скептически наклонился к окулярам.
И замер.
Его плечи напряглись. Он инстинктивно потянулся к ручке тонкой фокусировки, подкрутил её, не веря своим глазам. Его дыхание замерло.
— Это… это артефакты… нет… Этого не может быть…
— Что там? — нетерпеливо спросил Карпов, его голос гремел в тишине лаборатории.
— Друзы, — прошептал Ильюшин, не отрываясь от окуляров. Его голос был полон шока. — Настоящие друзы актиномицетов.
Вот он. Момент, когда догма трещит по швам. Когда хирург, привыкший доверять скальпелю и КТ, видит истину в капле гноя. Это шок для его системы мира.
— Дайте посмотреть! — Карпов грубо отстранил его и припал к микроскопу.
Затем в окуляры по очереди заглянули оба ассистента. На их лицах было одно и то же выражение — растерянность, переходящая в недоверие.
Под увеличением были отчётливо видны характерные лучистые колонии — микроскопические солнца с фиолетовыми нитями мицелия, расходящиеся от плотного центра.
Картинка из учебника.
Я ждал, пока все посмотрят. Я дал их шоку настояться. И только потом начал говорить. Мой тон был спокойным, почти дидактическим, как у лектора, объясняющего студентам прописную истину.
— То, что вы видите, господа, — это друзы. Колонии бактерий Актиномицес израэли. Диагноз — цервико-фациальный актиномикоз, инфильтративно-абсцедирующая форма. Это не рак. Это редкая, но хорошо описанная хроническая инфекция, которая идеально имитирует саркому, за что и получила в старых учебниках название «болезнь-обезьяна».
— Но как⁈ — прогремел Карпов. — Мы делали четыре биопсии! Четыре! Наши лучшие гистологи смотрели материал!
Последний рубеж обороны — апелляция к авторитету и прошлым действиям. Классическая ошибка. Они ищут оправдание своему невежеству, а не причину своей слепоты.