— Может, Пирогов станет нашим новым завотделением?
Слухи уже пошли. К вечеру вся больница будет знать, что я поставил Рудакова на место. Репутация растёт.
Первым делом я решил проверить Белозерова. Прошло уже тридцать шесть часов с начала лечения пенициллином, должен быть видимый прогресс.
В палате хирургического отделения я застал снова целый консилиум. Ильюшин, профессор Карпов и те двое ассистентов стояли у кровати пациента с ошарашенными лицами.
Как будто специально собираются перед моим приходом.
Может, так и есть?
Даже забавно будет узнать, что они следят из-за двери за мной. Потом прячась бегут по отделению и наконец встают возле пациента, шепча друг другу: «Идет! Идет!»
— Святослав Игоревич! — воскликнул Ильюшин, увидев меня. — Вы гений! Посмотрите!
Белозеров сидел в кровати и улыбался. Опухоль уменьшилась вдвое, кожа над ней порозовела, свищи начали затягиваться.
— Как самочувствие, Михаил Степанович? — спросил я, подходя к кровати.
— Отлично, доктор! — он даже голос обрёл, раньше говорил с трудом из-за сдавления гортани. — Могу глотать, могу говорить! Это чудо!
Профессор Карпов повернулся ко мне:
— Пирогов, признаю, я был неправ. Ваш диагноз оказался точным. Актиномикоз, кто бы мог подумать! За тридцать лет практики видел его дважды, и то не в такой форме.
— Главное, что пациент выздоравливает, — сдержанно ответил я.
На самом деле главное, что я сейчас получу свою порцию Живы. Вот и весь цинизм ситуации. Белозеров — богатый купец, его благодарность должна быть соответствующей.
И действительно, в следующую секунду я почувствовал мощный приток энергии. Пятнадцать процентов Живы влились в Сосуд. Итого стало пятьдесят пять процентов — больше половины!
— Спасибо вам, доктор! — Белозеров схватил мою руку обеими ладонями. — Вы спасли мне жизнь! Я уже прощался с семьёй, завещание написал! А вы… вы вернули меня с того света!
— Не преувеличивайте, Михаил Степанович. Вы были больны, а не при смерти.
— Всё равно! Чем я могу отблагодарить? Деньги? Связи? У меня есть влияние в купеческой гильдии!
— Ваше выздоровление — лучшая благодарность. Продолжайте приём антибиотиков по схеме, через неделю выпишетесь домой.
— Неделю? Всего неделю? — он не мог поверить. — Какое счастье!
Выходя из палаты, я заметил, как следом прошмыгнул Ильюшин. Он выглядел возбуждённым и довольным. Глазки бегали туда-сюда.
— Святослав Игоревич! Хорошо, что сами пришли, а то я как раз собирался вас искать.
— Слушаю вас, — кивнул я.
— Карпов признал вашу правоту, весь хирургический департамент в восторге от вашей диагностики. Вы теперь легенда!
Преувеличивает, конечно. Но для репутации полезно. Пусть рассказывают, обрастает подробностями. Мифы иногда полезнее правды.
— Рад, что всё хорошо закончилось.
— И я, разумеется, выполню свою часть сделки! — Ильюшин потёр руки с видом карточного шулера перед большой игрой. — Давайте вашего барона! Прооперирую в лучшем виде! Будет ювелирная работа! Извлеку все осколки до последней металлической пылинки!
— Уверены, что справитесь? — специально взял его на слабо, чтобы работал ещё лучше. После этих моих слов он прооперирует Долгорукова по высшему разряду. — Там же старое ранение, много рубцовой ткани.
— Святослав Игоревич! — Ильюшин даже обиделся. — Вы сомневаетесь в моих способностях? Я оперировал генералов с осколочными ранениями после Афганской войны! Вытаскивал пули, расположенные в сантиметре от сердца! Ваш барон для меня — лёгкая разминка!
— Тогда он ваш. Палата двести двенадцать, барон Долгоруков. Можете забирать хоть сейчас.
— Сейчас подготовим, возьмём анализы, сделаем разметку. Завтра в восемь утра — операция. К обеду ваш барон будет здоров как бык!
— Договорились. Я пойду предупрежу его.
— И Святослав Игоревич… — Ильюшин понизил голос. — Если будут ещё сложные случаи — обращайтесь. После истории с Белозеровым я готов оперировать любого вашего пациента. Бесплатно.
Отлично. Долгоруков получит свою операцию, станет мне должен по гроб жизни. Ещё один аристократ в копилку связей.
В палате номер двести двенадцать я застал необычную картину. Барон Долгоруков сидел на кровати по-турецки, окружённый листками бумаги. На каждом листке — женское имя и какие-то пометки. Сам он яростно что-то записывал в блокноте, периодически сверяясь с телефоном.
— Что это? Мемуары пишешь? — спросил я.
— Список подозреваемых! — он поднял голову. — Всех женщин, которые могли меня приворожить! Уже двадцать три кандидатки!