— Но симптомы…
— Классическая двухволновая лихорадка и триада болезни Вейля, которую ты сейчас наблюдаешь. Желтуха — поражение клеток печени. Кровоточивость — поражение внутренней выстилки капилляров. И острая почечная недостаточность — некроз почечных канальцев, которая разовьётся в ближайшие часы. Плюс характерные только для этой болезни мышечные боли в икроножных мышцах.
Волконский медленно, как в замедленной съёмке, опустился на стул. Всё его высокомерие, вся самоуверенность испарились.
— Смертность… — прошептал он, как будто от жизни этого человека зависела его дальнейшая карьера.
— Без лечения при такой форме — до сорока процентов, — безжалостно добил я его. — С адекватным лечением антибиотиками — пять-десять процентов. Но ключевое слово — адекватной. И своевременной. Терапия наиболее эффективна в первые четыре-пять дней от начала желтушного периода. У нас — третий день. Окно возможностей ещё открыто. Но оно уже стремительно закрывается.
— Но почему пенициллин? И почему такая доза? — он задал вопрос не из любопытства, а чтобы убедиться, что я знаю, что делать дальше.
— Лептоспиры чувствительны к пенициллину. Это их ахиллесова пята. Но при тяжёлой форме с массивным присутствием бактерий в крови нужны мегадозы, чтобы создать ударную концентрацию в крови и тканях. Стандартная схема — десять-двенадцать миллионов единиц в сутки. Золотой стандарт. Можно использовать цефтриаксон или доксициклин, но пенициллин — надёжнее.
Волконский сидел, уставившись в пустоту. Он был раздавлен.
В его глазах читался внутренний конфликт. Гордость аристократа, который никогда не признаёт ошибок, сражалась с долгом врача.
Признать мою правоту — значит признать своё полное поражение, уничтожить своё эго. Но не признать — означало сознательно убить пациента.
Давай, Волконский. Сделай выбор. Покажи мне, что в тебе есть хоть что-то, кроме спеси.
Тишина в кабинете была оглушительной. Слышно было только хриплое дыхание Михаила Степановича и капанье крови на пол.
Наконец Волконский поднял голову. В его глазах больше не было гордости — только усталость и решимость.
— Катя, — его голос был хриплым, — пенициллин. Десять миллионов единиц. Разведи в двухстах миллилитрах физиологического раствора. Вводить внутривенно капельно за тридцать минут.
— Есть! — Катя, которая всё это время стояла, замерев от ужаса, сорвалась с места и побежала к двери.
— И вызови инфекциониста! — крикнул ей вслед Волконский. — Пациента нужно изолировать. Лептоспироз заразен, хоть и не передается от человека к человеку напрямую.
— И возьми кровь на реакцию микроагглютинации с живыми культурами лептоспир, — добавил я. — И на ПЦР, если есть возможность. Для официального подтверждения диагноза.
Через пятнадцать минут Михаилу Сергеевичу уже капали пенициллин.
Носовое кровотечение удалось остановить тугой тампонадой, температура начала медленно ползти вниз после литической смеси — анальгина с димедролом.
Боли в икрах немного стихли после введения трамадола.
Экстренный анализ мочи, который принесла запыхавшаяся лаборантка, подтвердил мои худшие опасения: белок в моче — три грамма на литр, микроскопические «слепки» почечных канальцев, говорящие об их повреждении, скрытая кровь в моче.
Классические признаки лептоспирозного поражения почек. Всё как по учебнику.
— Ты прав, — тихо сказал Волконский, когда мы остались вдвоем в палате. Он сидел, ссутулившись, и выглядел на десять лет старше. — Это действительно лептоспироз. Все сходится. Я отправил кровь на серологию — РМА и РМАЛ. Но это формальность. Клиническая картина однозначная.
— Бывает, — я пожал плечами, наливая себе чай из электрочайника. Великодушие победителя — лучший способ закрепить победу. — Редкие болезни потому и редкие, что мы о них забываем.
— Дело не в этом, — Волконский смотрел в окно, где уже зажигались вечерние огни Москвы. — Ты увидел системную картину, а я зациклился на печени. Ты собрал эпидемиологический анамнез, а я поленился. Ты остался хладнокровен, а я запаниковал.
Неожиданно.
Он не оправдывается, а анализирует. Это признак не просто ума, а силы. Он опаснее, чем я думал. Сломленный враг — безопасный враг. Враг, который учится на своих ошибках — это будущая угроза.
— Все мы ошибаемся, — дипломатично сказал я. — Важно вовремя признать ошибку.
— Нет, ты не понимаешь, — он повернулся ко мне, и в его глазах я увидел холодный блеск исследовательского интереса. — Я наблюдал за тобой. Ты ЗНАЛ, что это лептоспироз еще до того, как начался криз. Ты просто ждал, пока симптомы проявятся, чтобы подтвердить свою правоту. Как?