— Опыт, — уклончиво ответил я.
— Чушь. Я изучил твою биографию. Ты первый год в этой клинике. Откуда у тебя такой опыт? Откуда эта способность видеть то, что не видят другие?
Потому что я вижу потоки Живы. Вижу, как болезнь пожирает жизненную силу. Вижу смерть в её зародыше. Но тебе этого знать необязательно.
— Может, я просто талантлив, — улыбнулся я.
— Это не талант, — Волконский покачал головой. — Это что-то другое. И я выясню, что именно. Считай это моим профессиональным вызовом — разгадать загадку доктора Пирогова. Потому что ты уже не первый раз уделываешь меня.
— Флаг тебе в руки, — я допил чай. — Удачи в расследовании.
— Но сначала, — он встал и протянул мне руку, — спасибо. За пациента. И за урок. Ты не дал мне его убить.
Я пожал его руку.
— Не за что. Мы коллеги, — кивнул я.
Волконский вышел. А я наклонился к Михаилу Сергеевичу. Он смотрел на меня влажными глазами
— В-вы узнали правильную болезнь. Спасибо вам, доктор Пирогов. Спасибо огромное. Я… я не знаю, как отблагодарить… — пробормотал пациент.
И в этот момент меня накрыло.
Волна Живы, мощная и чистая, как горный поток, хлынула от пациента в мой Сосуд. Это была не просто благодарность — это была БЛАГОДАРНОСТЬ с большой буквы.
Благодарность человека, который заглянул в лицо смерти, увидел разверстую пасть преисподней и был вытащен обратно в последнюю секунду.
Золотистая энергия текла от него ко мне невидимой рекой, наполняя резервуары некромантской силы. Я чувствовал, как Сосуд наполняется, как возвращаются силы, как обостряются чувства.
Восемьдесят пять… девяносто процентов!
Двадцать процентов за один раз — это было хорошим показателем. Пациент был действительно на волосок от смерти. Болезнь Вейля без лечения убивает в сорока процентах случаев, а с его скоростью развития осложнений — скорее, в шестидесяти.
Проклятье знает толк в пополнении сосуда.
Чем ближе к смерти был пациент, тем сильнее его благодарность. Ценность жизни познается, только когда ее почти теряешь. Интересно, сколько бы Живы дал полностью мертвый и воскрешенный? Сто процентов? Двести?
Хотя это академический вопрос. Я еще не настолько силен, чтобы воскрешать мертвых. Пока.
Надо будет это проверить в ближайшее время. Как раз сейчас смогу заполнить сосуд и расширить свои силы.
Выйдя из больницы через пятнадцать минут, я обнаружил Сергея на привычном месте — у главного входа. Он стоял, прислонившись к черному седану представительского класса, и читал вечернюю газету.
— Святослав Игоревич! — он быстро сложил газету. — Едем? Домой?
— Да, Сергей, домой. День был утомительный.
Я сел на заднее сиденье. Машина плавно тронулась, выезжая на вечернюю московскую улицу.
Откинулся на сиденье, размышляя о странном поведении Волконского. Его резкая смена настроения — от откровенной враждебности к восхищению и предложению сотрудничества — была слишком театральной, чтобы быть искренней.
Это определенно игра. Волконский что-то задумал. Но что именно?
Вспомнились все детали нашего противостояния. Сначала он пытался унизить меня, показать свое превосходство. Потом медицинская дуэль. Он залег на дно и теперь вдруг — полный разворот на сто восемьдесят градусов.
Стоп. А что если это была проверка?
Мысль пришла внезапно, но чем больше я думал, тем логичнее она казалась.
Волконский специально провоцировал меня. Тестировал мои знания, проверял характер, наблюдал, как я реагирую под давлением. Ставил заведомо неправильный диагноз, чтобы посмотреть, буду ли я спорить или промолчу.
И я прошел тест. Доказал, что разбираюсь в медицине, остаюсь спокойным в кризисной ситуации и не боюсь противостоять авторитетам.
Умно. Он изучал меня, как препарат под микроскопом.
Если он хочет захватить «Белый Покров», то такой актив, как я, на его стороне будет неоценим.
Что ж, пока просто понаблюдаю. Посмотрю, что он будет делать дальше. Если начнет копать слишком глубоко — придется принимать меры. Если будет вести себя разумно — посмотрим, куда это заведет.
Но сильно развернуться в этой клинике я ему не дам.
Дом встретил меня теплом, уютом и запахом жареной картошки с луком. На кухне гремела посуда, и я услышал знакомое ворчание:
— Я ем грунт! Я ем грунт! — Костомар стоял у плиты, размахивая деревянной ложкой. Его интонация явно выражала недовольство долгим ожиданием.