— Ольга, ты себя недооцениваешь.
— Нет, я трезво смотрю на вещи. Но… но я не могу не спросить. У меня есть хоть какой-то шанс? Хоть маленький?
Она подняла глаза и посмотрела на меня с мольбой. В этом взгляде было столько надежды и страха одновременно, что стало почти жалко.
Влюбилась. Классический перенос — спаситель становится объектом обожания. Психология жертвы. С одной стороны, это проблема — влюбленная женщина непредсказуема. С другой — потенциальный источник Живы. Благодарность плюс любовь дают мощный выброс жизненной энергии.
— Ольга, — я выбрал слова тщательно, — в жизни всегда есть шансы. Никогда не знаешь, как повернется судьба.
— То есть… есть надежда?
— Надежда есть всегда. Главное — не отчаиваться и оставаться собой. Ты прекрасная девушка, — с большой грудью, — добрая, искренняя. Любой мужчина был бы счастлив…
Но договорить я не успел.
Двери в конце коридора распахнулись с такой силой, что картина на стене покосилась. В отделение влетел главврач Сомов. Вид у него был как у человека, убегающего от стаи голодных волков.
Лицо багровое, с лба градом катится пот. Редкие волосы растрепаны и торчат во все стороны, как у безумного ученого. Очки съехали на самый кончик носа и держались на честном слове. Галстук расстегнут, верхняя пуговица рубашки оторвана.
— ПИРОГОВ! — заорал он так, что задрожали стекла. — ГДЕ ПИРОГОВ⁈
— Я здесь, Петр Александрович, — отозвался я.
— Слава богу! — он подбежал ко мне, тяжело дыша. — Быстро! За мной! Немедленно! Сейчас же!
— Что случилось?
— Катастрофа! Кошмар! Апокалипсис! — затараторил он.
— Можно конкретнее?
— НЕКОГДА ОБЪЯСНЯТЬ! — он схватил меня за рукав. — Бежим! Каждая секунда на счету!
Я обернулся к Ольге:
— Похоже, наш разговор придется отложить. Долг зовет, причем очень громко.
— Я понимаю, — она грустно улыбнулась. — Спасайте людей, доктор. Это важнее личных разговоров.
— Не отчаивайтесь. Все будет хорошо.
— ПИРОГОВ! — взревел Сомов. — Я СЕЙЧАС ИНФАРКТ ПОЛУЧУ!
Судя по пульсирующей вене на виске, это не преувеличение.
Я побежал за Сомовым. Он несся по коридору как олимпийский спринтер, что удивительно для его комплекции и возраста. Я еле поспевал.
— Петр Александрович, хоть намекните, что происходит!
— Пациент! — выдохнул он. — Невозможный пациент!
— В смысле невозможный?
— В прямом! Симптомы не укладываются ни в одну известную болезнь! Уже пять врачей смотрели, включая меня! Никто ничего не понимает!
— И что в этом катастрофического?
— СТРЕЛЬЦОВ! — он чуть не споткнулся на повороте. — Капитан Стрельцов стоит рядом и все записывает! Наблюдает! Вопросы задает!
Вот оно что. Инквизитор следит за необычным случаем. Ищет следы запрещенной магии.
— И вы хотите, чтобы я?..
— Разобрались! Поставили диагноз! Вылечили! Но без фокусов! Умоляю! Без вот этих ваших штучек. Я ведь знаю, что у вас не обычная целительская магия. Стрельцов все видит! У него глаз как рентген!
— Петр Александрович…
— Да-да, конечно, — он покосился на меня. — И ваши чудесные исцеления — это просто везение и наблюдательность. Я все понимаю. Но сейчас, пожалуйста, будьте максимально осторожны!
— А если я не смогу поставить диагноз?
— Тогда мы все в заднице! — он вытер пот рукавом. — Стрельцов решит, что мы что-то скрываем.
— Но если мы действительно не знаем…
— Инквизиции плевать! Для них «не знаем» равно «скрываем»! Они презумпцию невиновности не признают!
Логично. Инквизиция работает по принципу «виновен, пока не доказано обратное». И даже если докажешь — все равно подозрительный.
Мы влетели в отделение интенсивной терапии.
Палата интенсивной терапии встретила нас напряженной тишиной.
У кровати пациента столпилось человек восемь врачей. Все с мрачными лицами, переговаривающиеся шепотом.
У окна стоял профессор Марков — светило кардиологии, приглашенный консультант. Рядом с ним — доктор Василевская, лучший инфекционист больницы. Тут же крутился молодой ординатор, судорожно что-то записывающий.
В углу, скрестив руки на груди, стоял капитан Стрельцов. Лицо бесстрастное, но глаза внимательно следят за каждым движением. Рядом — лейтенант с блокнотом, куда он что-то постоянно записывал.
На кровати лежал пациент. Мужчина лет шестидесяти, но еще крепкий — широкие плечи, мощная грудная клетка, большие рабочие руки. Лицо обветренное, загорелое — явно человек физического труда.