– Рома… – Стон-мольба, стон-упрек вырвался из ее сладостно-запретных губ.
Нетерпеливо притянул ее к себе, так, что их губы оказались совсем близко друг к другу. Пальцами впился в ее плечи, оставляя жгучий след на нежной коже. Властно убрал волосы с лица Маргариты и увидел, как свет ласкает плавные изгибы ее тела, как мерцают гжелью ее зрачки.
– Только не ври мне, не ври, чертовка!
Прижал ее к стене и почувствовал, как она уткнулась носом в его грудь, а затем принялась неистово целовать его плечи сквозь тонкий шелк рубашки, вызывая бешеные мурашки под кожей.
– Нет, нет, нет… – шептала она. Эти поцелуи, запретные, украденные, словно закутывали его раны, словно цвели на теле прекрасными цветами. Маргарита… Маргарита… Если кто-нибудь когда-нибудь спросит о его страхах, о тайных слабостях, не раздумывая, назовет ее имя.
Наконец он сорвал с ее губ жадный, неистовый поцелуй. И не мог ею напиться – то ли ядом она была, то ли нектаром. Смертным грехом или сладостью с примесью горечи… Какая разница. Умереть был готов за эти мгновения. Словно кандалами прикован к ней, ни освободиться, ни вырваться. Целовал ее властно, варварски грубо. Воздух ее воровал, всхлипы ее вдыхал, оставляя губами красные отметины. Каждый нерв его тела искрил и сгорал в этом безумном пламени страсти. Ощутил вкус крови на губах, когда рвал легкую ткань ее блузки, когда сдергивал зубами эту чертову заколку с ее волос.
«Моя, моя», – хлестала мысль его помраченный разум. «Моя». Вот так несомненно и непреложно.
Моя.
А потом яркий свет ослепил глаза, и все, что он помнил, это ее пронзительный крик и обжигающий холод в тех местах, к которым минуту назад она прикасалась.
– Бесстыдник! Убери от нее свои грязные руки!
Дед сжал кулак, собираясь его ударить, но Роман ловко увернулся. Любовь к Маргарите придавала ему силы, и теперь он точно знал, что больше никогда не потерпит побоев и издевательств деда.
– А ты, ты… Вертихвостка! – напустился на нее старик. – Мы приняли тебя в семью, выделили место за столом, а ты вот как отплатила нам за добро! Соблазнила собственного брата и чуть не переступила черту! Убирайся вон сейчас же! Чтобы ноги твоей не было в моем доме!
Он замахнулся, чтобы ударить ее, но Роман перехватил его руку и предотвратил удар. Время словно замедлилось, и он успел заметить на лице деда неподдельное удивление, которое быстро сменилось гримасой боли, – Роман так сильно сжал его руку, что у того хрустнули кости.
– Не трогай ее! – сказал он с угрозой в голосе.
– Замолчи, сморчок, иначе пожалеешь!
– Это ты пожалеешь, если хоть пальцем к ней прикоснешься. Я больше не тот запуганный и затравленный мальчик, которого можно было унижать и морально, и физически, – яростно выпалил он и с презрением отпустил его. – Мальчик давно вырос и теперь может дать отпор. Да и ты уже не в форме, дедуля.
Этот поганый старик, видимо, ожидал увидеть перед собой забитого молодого человека, не умеющего и двух слов связать. Не дождется. Он больше не проявит слабость! Все эти годы он таил в своей душе не страх, а злость. Именно это чувство подпитывало его, не давало сломаться. Злость помогла ему стать таким, каким он есть, и не прогнуться.
Теперь предстояло самое сложное – выстоять, добиться своего и заставить родных принять его выбор.
– Посмотрим, что скажет мальчик, когда останется без наследства, – невозмутимо сказал старик, но все-таки отступил. Какое-то время растирал руку и что-то бормотал. Роман обернулся к Маргарите, погладил ее по плечу и почувствовал, что она дрожит. Осторожно застегнул верхнюю пуговицу на ее блузке и спрятал за ухо непослушный завиток ее волос.
– Ничего не бойся, слышишь? И не плачь. Я все решу. Плевать, что скажут, на все плевать. Я ни за что не оставлю тебя.
Маргарита обвела пальцем его губы. Он увидел на его кончике свою кровь. Искусанные губы все еще кровоточили и зудели от недавних поцелуев.
– Они не смогут смириться. Они не примут это, – тихо произнесла она.
Роман протянул ей ладонь и Марго, немного помешкав, вложила в нее свою маленькую руку.
– Ты мне веришь?
Она обратила на него весь огонь своих колдовских глаз.
– Верю.
– Тогда ничего не бойся, – твердо сказал он и нахмурил брови. Сейчас или никогда. Он должен противостоять человеку, которого ненавидит всей душой, всем своим существом. Восемнадцать лет терпел этого деспота, сносил все издевательства над собой, матерью и отцом. Пора положить этому конец.
Тем временем дед подошел к камину, откупорил бутылку коньяка, который приготовил заранее, и сделал несколько глотков.