Он тоже решил вложить деньги — и немалые. Наверное, даже большие, чем все остальные. За судьбу денег и успех проекта в целом он не беспокоился: Прокурор, который выступал гарантом, имел репутацию кристально честного человека. К тому же, ему был обещан определенный процент с прибыли, так что стараться было за что.
— Все у нас получится… — пробормотал функционер, прикидывая неизбежные прибыли.
Неожиданно на столе зазвонил телефон — хозяин кабинета, продолжая улыбаться, взял трубку.
Звонили то ли из Кремля, то ли с Лубянки, то ли с Варварки (высокий абонент не разобрал хорошенько). Некая мелкая канцелярская сошка, трепеща и заикаясь, сказала, что на высокое имя пришли какие-то совсекретные документы.
— Завтра ознакомитесь? — спросила сошка.
Воскресенье — день нерабочий, а значит, можно отдохнуть и от государственного функционирования, и от своего комфортного кабинета в Кремле. Но чутье редко подводило хозяина квартиры. Он почему-то подумал, что эти документы имеют самое непосредственное отношение к проекту «Русский оргазм».
— Пришлите ко мне домой курьером, — соблаговолил приказать абонент и положил трубку.
Курьер прибыл минут через двадцать. Отдал запечатанный сургучом пакет, попросил расписаться на каком-то гербовом бланке и, пожелав приятных выходных, неслышно вышел.
Функционер читал бумаги долго — и чем больше читал, тем больше мрачнел: кусал синие губы, дергал синюшной ногой, одетой в расшитый золотом тапочек, ерзал в дорогом кожаном кресле… Наконец, когда последняя была прочитана, он судорожно взял со стола платок и промакнул покрытый испариной лоб.
Новости, полученные им, были страшными, но хуже всего было то, что они свалились на голову высокопоставленного чиновника внезапно. Завод-лаборатория по производству «русского оргазма» был безжалостно ликвидирован польской Службой Бясьпеки, фирма-посредник «Таир» уничтожена, а деньги — и его, и остальных вкладчиков (это хоть немного, но радовало) исчезли.
Это было как дурной сон, как наваждение; хотелось ущипнуть себя за руку, чтобы проснуться, хотелось отмотать время назад, хотя бы минут на десять, когда он, уверенный в себе и своем глубокомыслии, подводил итоги, мечтал о будущем…
Нет, это невозможно, этого не могло произойти, потому что не могло произойти никогда…
Хозяин кабинета судорожно схватил мобильный телефон, долго названивал Прокурору: на службу, домой, на сотовый, но безуспешно — нигде не брали трубку.
Отложил телефон, задумался, еще раз осторожно пробежал глазами по бумагам, словно бы от этого содержание написанного могло измениться.
Нет, все то же — тот же кошмар.
— Деньги… мои деньги… — хрипло прошептал функционер и схватился за сердце — так резко в нем закололо. Перед глазами плыли большие радужные пятна, вид комнаты двоился, троился, потом сознание на какое-то время покинуло его, а когда на мгновение он пришел в себя, то понял — еще минута, две, три — и его не станет, потому что такой мучительной боли вытерпеть просто невозможно…
Слабеющими руками он набрал номер приемной кремлевской поликлиники и вызвал врача.
Желтый фургончик реанимации прибыл минут через пятнадцать. Врачи констатировали инфаркт и, погрузив обессиленное тело на носилки, осторожно понесли его к лифту.
Но сам функционер уже ничего не слышал и не видел: в его слабеющем мозгу пульсировали лишь два слова: «Деньги… мои деньги…»
Глава седьмая
К криминалу в России склонны все: от обитателей бедных пригородов до завсегдатаев престижных клубов и казино; от «новых русских», раскатывающих на шестисотых «мерседесах» и не расстающихся с сотовыми телефонами, и до старых — тех, у кого не хватает денег на жетоны метро и телефона-автомата; от грязных вонючих бомжей до тихих законопослушных домохозяек; от работников искусства до генералов Генштаба. И было бы удивительным и непостижимым, если бы к криминалу не склонялись и те, кто, по логике, должен от этого самого криминала защищать и чиновников, и домохозяек, и бомжей, и работников искусства, и даже генералов: сотрудники органов внутренних дел.
Милицию в России ненавидят лютой ненавистью все или почти все — что, впрочем, достаточно справедливо. Мент, мусор, лягавый — вот далеко не полный перечень только цензурных определений, которыми «самодеятельное население» определяет людей в форме. И немудрено: теперешняя милиция зачастую мало чем отличается от самых отмороженных бандитов-беспредельщиков.