— Я проснулась от странного звука, — начала она тихо. — Это было около трех ночи. Час волка. Час, когда завеса между мирами истончается. Сначала я подумала, что мне приснилось, но потом звук повторился. Что-то среднее между электрическим треском и… бульканьем жидкости. Звук растворения. Звук возвращения к первичному хаосу.
Она повернулась к Мартину:
— Я слышала, как Дорсет что-то бормочет. Быстро, почти лихорадочно. «Они лгут, все лгут, реальность фальшивая, мы все фальшивые», — что-то в этом роде. Последние слова человека, прорвавшегося сквозь пелену иллюзий. А потом… — она сделала паузу, — я услышала крик. Короткий, но такой… отчаянный. Крик рождения или смерти. Или того и другого одновременно.
Элиза сглотнула:
— Я попыталась встать, чтобы проверить, что происходит, но в этот момент в палату ворвались медсестры и какие-то люди в костюмах. Люди из Центра. Уборщики реальности. Стиратели следов. Они задвинули ширму, отгородив кровать Дорсета, и я не могла видеть, что происходит. Но я слышала… странные звуки. Словно что-то растекается, плещется. Человек, превращающийся в первичный суп. Личность, теряющая форму. И голоса: «Полная деструктуризация», «Контейнер немедленно», «Утилизировать». Профессиональные термины для непрофессионального ужаса.
Мартин почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Он вспомнил термин из глоссария: «Желе — просторечное название субстанции, остающейся после деструктуризации клиента». Не метафора. Буквальная правда. Человек действительно превращался в желе.
— А потом, — продолжила Элиза, и в ее голосе появились странные нотки — не страха, а чего-то похожего на… ностальгию? — я услышала, как кто-то сказал: «Архивная копия промта повреждена. Восстановление невозможно. Субъект утерян безвозвратно». Утерян. Не умер — утерян. Как будто смерть была лишь потерей данных.
Она помолчала, давая Мартину время осмыслить сказанное.
— Через несколько минут они увезли… что-то в герметичном контейнере. Не тело на каталке, а именно контейнер. Как для хранения биологических образцов, только больше. Размером с человека. Или с то, что от него осталось. И всю ночь в палате работала какая-то бригада — что-то чистили, обрабатывали, проверяли специальными приборами. Устраняли следы. Стерилизовали реальность. Делали вид, что ничего не произошло.
— И что вы думаете обо всем этом? — спросил Мартин тихо. Боясь услышать ответ. Боясь, что она скажет то, что он уже подозревал.
Элиза задумчиво коснулась подбородка:
— Знаете, когда узнаешь, что умираешь, начинаешь иначе относиться к странностям жизни. Меньше отрицания, больше принятия. Смерть — великий учитель правды. Она срывает все маски. Если бы я была здорова, то, наверное, решила бы, что мне все это привиделось, или нашла какое-то рациональное объяснение. Но сейчас… — она пожала плечами, — я просто думаю, что мир гораздо страннее, чем нам говорят. Страннее и страшнее. И прекраснее в своей жуткой истине.
Она внимательно посмотрела на Мартина:
— Что вы собираетесь делать с этой информацией? Бежать, пока не поздно? Или идти до конца, даже если конец — это желе на полу больничной палаты?
— Я хочу узнать правду, — ответил он. — Полную правду о Центре, о промтах, о том, что произошло двадцать лет назад. О том, кто я. Что я. Почему существую.
— Двадцать лет назад? — переспросила Элиза с внезапным интересом. В ее глазах вспыхнул странный огонь — узнавание? Воспоминание?
— Доктор Шах упоминала о «Великом Кризисе» двадцать лет назад, после которого был создан Центр, — пояснил Мартин. — А группа, называющая себя Автентиками, считает, что именно тогда произошло нечто, изменившее всю реальность. Катастрофа, после которой мир стал копией самого себя.
Элиза медленно кивнула:
— Знаете, Дорсет был профессором философии. В те редкие моменты, когда он был в сознании и мог говорить, он рассказывал… странные вещи. Откровения умирающего или бред сумасшедшего — грань тонка. О том, что наша реальность была «переписана» после какой-то катастрофы. О том, что большинство людей вокруг — не настоящие люди, а «копии», созданные для замены погибших. О том, что мы живем в мире призраков, считающих себя живыми.
— Теория о «реалах» и «копиях», — пробормотал Мартин. — Кайрен упоминал о ней. Безумная теория, которая объясняет все безумие вокруг.
— Дорсет утверждал, что нашел способ отличить «реалов» от «копий», — продолжила Элиза. Ее голос стал тише, интимнее, словно она делилась великой тайной. — Что-то связанное с тем самым браслетом, который был у него на руке. Он сказал, что только «копиям» нужна регулярная синхронизация, только у них есть таймеры. Реалы умирают по-настоящему. Копии просто деструктурируются.