* * *
Лука притаился в тени неподалеку от ворот. И потом Соловей правильно решил, что у купца этого было зелье против снотворного – это зелье он получил ещё в Дубграде, от старца Дубрава. И когда пир был в полном разгаре, он смог пробраться под столом – вообще ему очень повезло, так как он вполне мог быть замечен Соловьём; и только от того, что предводитель разбойников был поглощён спором касательно того, какое будущее ждёт их сообщество. Под столом Дубрав и принял зелье, и как раз в это время стал разноситься первый храп. На пьяную голову, увлечённые своими чувствами, разбойники не замечали происходящего вокруг – точнее замечали, но принимали как должное – ведь на подобных пирах часто засыпали, падали под стол, да и храпели там до самого утра, пока их не окатывали ледяной водою. И только в самом конце, когда только немногие оставались не спящими – они поняли, что преданы, встревожились, вскочили; бросились куда–то. но сами уже не знали куда, кто–то закричал, но уже и их сковал крепчайший сон, ну а Лука выбрался из–под стола, выбежал на улицу – и там шел медленно, крадучись; вздрагивал от каждого шороха – пробирался к воротам, которые, по уговору должен был открыть – однако как раз в это время на стенах взвился шум – закричали, забегали – в общем, Дубградское войско подступило к стенам …
Потом, всё время пока продолжалась сеча, он выжидал удобного момента, чтобы открыть ворота. Для этого надо было дернуть ручку подъемного механизма, но у него стоял страж Семен – хоть и однорукий зато сильный, как медведь. ..
На стене над самыми воротами кто–то закричал и рухнул в снег шагах в десяти от Семена. Тот оглянулся и вдруг вскрикнув бросился к нему, шепча:
– Сынок, Николенька, сыночек!
И раздались страшные глухие завывания, словно волк израненный выл.
Лука вцепился глазами в Семена – тот склонился над своим поверженным сыном и, похоже, ничего вокруг не замечал, погрузившись в свое горе.
Лука рванулся к рычагу.
Всего лишь несколько шагов… вот уже и рычаг он со всей силы дернул его, так, что боль отдалась в плече, и тупо улыбаясь, замер, прислушиваясь, как скрипят поднимающиеся ворота. Тут за его спиной раздался страшный хриплый крик:
– Ах ты, волчья сыть!
Лука в растерянности оглянулся, не понимая еще, кто так может кричать. Тут на него налетел рассвирепевший Семен и обрушил ему на голову удар свой богатырской ручищей. Жалобно вскрикнув Лука, отлетел к стене да и был таков…
Семен хотел бы закрыть ворота да было уже поздно: в раскрывшийся проем ворвались первые всадники и один из них сверху рубанул по однорукому саблей.
На стенах закричали, а по узким улочкам уже неслись конники, сметая попадающихся на пути, и не смотрели они кто попадает под их мечи: жены ли, дети ли. Алеша, который смог–таки вырваться от пролома, и бежал теперь по этим улочкам – в любое мгновенье мог смерть принять.
Разбойники, подхлёстываемые отчаяньем, смогли–таки организовать достойную оборону – и вновь бой закипел на равных. Со стен в нападающих летели меткие стрелы, и воины, некоторый совсем еще юнцы, падали поверженными со своих коней. Некоторые из таких молодых, не разу еще не бывавших в настоящей сечи не выдерживали: отвратительным казался им вид крови и тела лежащие тут и там. Некоторые бросали свое оружие и, не помня себя, бежали прочь. Соловей на своем коне показывался то тут то там, все время в тех местах, где бой кипел жарче всего или, где положение складывалось отчаянное. Он врубался в самую гущу сражения, которое кипело на улицах между горящих домов. Меж этих, объятых пламенем домов, летала старуха смерть и едва успевала собирать свой ужасный урожай. Мертвые тела тут и там падали на снег и снег уже был весь красным…
Соловей раскраснелся, пар валил от него, рубаха была теперь распорота в нескольких местах и кровь от ран заливала его тело. Но он был еще силен – молодецкая удаль двигала его вперед. Соловей искал своего врага – воеводу Илью – он жаждал этой схватки.
Вот он увидел его – закричал дико и замахнувшись своим богатырским мечом налетел на него. Илья сумел отбить этот удар и сам замахнулся, но тут поблизости с треском рухнул охваченный пламенем дом и улочка заполнилась летящими искрами и головешками. Это на мгновенье отвлекло внимание воеводы, он отдернулся от летящей головешки, а Соловей, заливаясь безумным воплем, поразил его в бок. Удар был страшной силы и почти что разрубил Илью надвое. Бездыханным рухнул воевода на тающий снег…
В Соловье с этим ударом оборвавшим жизнь его злейшему врагу тоже оборвалось что–то. Он вскрикнул так, словно одна из головешек впилась ему в сердце, огляделся по сторонам: повсюду лежали тела и его людей и солдат из Дубграда, некоторые из них еще слабо шевелились, стонали; кровь блистала в отсветах пламени. Вот пронеслись два коня без наездников…
Соловей крикнул своих людей и не получил ответа, лишь раненные стонали, зато со стороны ворот подходили все новые и новые солдаты. Вот они увидели Соловья, закричали:
– Вон он! Это их атаман, держи его! Сети готовь, отвезем в Белый град, там его государь судить будет.
Соловей повернул коня к большому дому, который еще стоял не тронутый огнем, однако в окнах его трепыхалось отражение пламени и казалось, что дом пылает изнутри. От соседних, пылающих домов, летели, вихрясь, к этой постройке, снопы искр, впивались в крышу в стены – раздавался треск, и вот–вот эта громада должна была вспыхнуть…
– Оля! Оля!!! – это Алёша кричал – он из всех сил бежал по улице.
Он хотел ворваться в дверь, однако же не мог – из дверей выносили тех, кто ещё не проснулся. Алёша лихорадочно, тяжёло дыша огляделся – увидел какую–то дубину, обеими руками подхватил, принялся высаживать окно. В это время плотное облако шипящих, яростно пульсирующих, точно живых, искр пало на крышу, и крыша сразу же занялась – стало светло, но то был зловещий, кровавый свет.
– Оленька! Что же ты?!.. Беги скорее! Беги!.. – так, продолжая высаживать окно, кричал Алёша.
Оля хотела бежать, когда начался пожар, когда посыпались на этот дом искры, и, когда вместе с Жаром вылетела в коридор, первое что услышала – детские крики из соседней двери – там, за массивной дверью этого пустынного коридора, рыдал маленький ребёночек, всё звал свою маму. А мама ребёночка была на пиру и сейчас лежала, погружённая в тяжкий сон …
Ольга толкала дверь – но что могла сделать она, хрупкая девушка, против этой дубовой плоти?.. В это время загрохотало, затрещало на крыше пламя, и весь дом передёрнулся так, будто он был живым – от боли задрожал, и дальше уж дрожь эта не прекращалась, но всё возрастала.
Тогда Жар с налёта бросился на эту дверь, дверь затрещала, дёрнулась, но выстояла. Ещё один наскок, ещё, ещё – дверь сотрясалась, но выдерживала – пёс же бил не жалея себя.
Из под потолка уже пробивались густые пряди дыма, да и искры сыпали; вот–вот должно был нахлынуть огненный ад. Тогда Оля проговорила ясным, громким голосом:
– Ты только знай – не оставлю я тебя…
И бросилась по коридору обратно в ту комнату, где была прежде с Алёшей. Распахнула окно и невольно отшатнулась – целый сонм крупных, шипящих искр ворвался в комнату, тут же занялись простыни; за окном из–за карниза сыпали пылающие обломки, надсадно ревело где–то над головою пламя; с улицы же врывались отчаянные крики, хрипы израненных, умирающих.
Оля шагнула на узенький карниз, в десяти метрах под которым поблёскивала грязным, с кровью смешанными водными потоками, обнажившаяся в этом жаре мостовая. Не видя иного выхода, Оля задумала пройти по этому карнизу до комнатки с малюткой, а потом – звать кого–нибудь внизу, чтобы поймал. Если не её, так одну малютку.
Пламя жадно впивалось в крышу, и крыша вот–вот должна была рухнуть. Наконец комната – окно конечно закрыто изнутри – за ним – дым – из дыма – полный ужас, задыхающийся крик ребёнка. Тогда Оля стала надавливать на стекло – вот стекло затрещало и она оказалась в этой маленькой комнатке. В это же самое время прогнувшиеся доски не выдержали, и лопнули, плеснувшись к полу пламенем – половина комнаты тут же оказалась заполонённой огненными вихрями. Раскалённый воздух метнулся Оле в лицо, но она даже не прикрыла его руками: пристально оглядывалась Тут обвились вокруг ног её тоненькие ручки, голосок тоненький прошептал: