– Как снежинка… – вслух повторил свои мысли Алёша.
Некоторое время Соловей оставался недвижим, затем подозвал коня:
– Вихрь, пойди сюда.
Вороной конь подошел и склонил голову над своим хозяином, Соловей посмотрел в его печальные глаза и сказал:
– Вихрь, друг, служил ты мне верой–правдой, сослужи же и в последний раз, возьми этих ребят и вези их куда они пожелают, а потом будь свободен, скачи в свои родные раздольные степи к своему вольному табуну!
Вихрь понимающе кивнул и отошел на шаг. Соловей стянул с пальца перстень с изумрудом и протянул Алеше:
– Возьми – это чтоб вы в дороге не голодали. Ну все, мне пора…
Соловей, вздохнул умиротворенно и остался лежать недвижимым с глазами устремленными на звезды… А потом глаза потухли и лишь пустая оболочка лежала перед ребятами.
Оля, роняя слезы, провела ладошкой – закрыла эти потухшие большие глаза, а потом встала и посмотрела вдаль: левая часть полянки уходила ровный спуском вниз – видно в летнюю пору там бежал ручеек и деревья расступились, образуя неширокую просеку. Там внизу лежало покрытое льдом озеро, а еще дальше за озером виднелись маленькие мигающие огоньки – Дубград.
– Смотри, – прозвенел ее голосочек и обернувшись Алеша увидел звездочку, которая прочертила небо и скрылась за дальними лесами.
– У нас говорят, что каждая такая звездочка – это душа, которая падает на нашу землю в тело только что родившегося младенца. А когда кто–нибудь умирает зажигается новая звезда, только этого никто не видит, ведь на небе так много звезд…
Но ночь, принесшая так много смертей уходила, близился рассвет и вот уже загорелся горизонт, и самые слабые звезды начали одна за другой таять.
Алеша устало вздохнул и сказал:
– Нам надо похоронить Соловья. А потом мы продолжим наш путь. Но перед всем этим должно отдохнуть мое тело – после всего этого сил нет, ноги подгибаются, тянет меня к земле, тянет!..
Он уже почти повалился на землю, но упёрся в неё локтем – удержался ещё в этом мире.
– Оля, подожди, не дай мне заснуть… Ещё кое–что…
И девушка, которая не смела выпустить из рук мирно спящего малыша, подошла, согрела свои тёплым дыханием.
– Что, Алёшенька, что я могу сделать?..
– Оля!.. – продираясь сквозь сковывающие объятия сна, выкрикнул Алёша. – Оленька, я не знаю, что там меня ждёт, ведь… Выслушай меня…
– Да, да, Алешенька – я слушаю. Всё что смогу – всё сделаю для тебя…
– Ты всё–таки должна сшить платочек. Один единственный платочек – я ещё не знаю зачем, но он понадобится мне. Оля – на этом платочке ты должна отобразить звёздное небо.. Молю тебя, Оля!..
– Хорошо, хорошо, миленький – я постараюсь. Мне бы только иголку найти.
Оля говорила ещё какие–то нежные слова, но Алёша её уже не слышал.
* * *
В двух метрах от Алёшиных глаз появилась вся покрытая плавными выступами и впадинами гладкая поверхность, цвет который представлял собой смесь всех оттенков – от светло–серого и до непроницаемо чёрного; тут же и голоса: сотни плотно сплетённых, возбуждённо что–то говорящих голосов нахлынули на него. Поверхность дёрнулась, рванулась на Алёшу, однако юноша так и не столкнулся с нею: сразу с десяток рук подхватили его, поставили на ноги.
Алёша ещё не пришёл в себя, однако же сразу понял – вокруг происходит какое–то неустанное, титаническое движение; и он сразу же начал идти, потому что понял – если хоть на мгновенье задержится: сметёт его эта живая река. Вокруг по–прежнему возбуждённого говорили, восклицали – чьи–то руки дотрагивались до его тела, плеч, головы – щупали, хотели убедиться в его реальности, и, как убеждались – сразу отдёргивались, говорили ещё более возбуждённо; но только слишком много было этих слов, и Алёша ещё не понимал… Наконец огляделся – вокруг десятки одинаковых лиц – те самые фигуры, которые были на голову выше его. Только уже не прежние – не оплавленные восковые слепки; лица хоть и одинаковые, но всё же – резче очерчены черты; во всех хоть и одна, но всё же дума, устремление какое–то. И наконец Алёша разобрал, что они выкрикивали:
– Вернулся!.. Он вернулся!.. Вернулся!..
Он слышал, что крик подхватывают сотни иных голосов, и всё дальше и дальше разноситься он – там уже тысячи, сотни тысяч – словно исполинский, над всем мирозданием нависший вал рокотал там. Алёша уже предчувствовал то, что он увидит, и он кричал, боясь, что его не услышат за этим валом голосов:
– Подымите меня на руки!!!
Его услышали – тут же подхватили, и держали на вытянутых руках: во все стороны, на сколько глаз передвигалась плотная, исполинская река из несчётного множества людей – они шли плотно – и все одинаковые, и все рокотали в тёмном, морозящем воздухе это нескончаемое: «Он Вернулся!.. Вернулся!.. Он Вернулся!..» И, когда его подняли, то все, кто шёл позади или сбоку – все обернулись к нему, многие руки протянули, но никто однако ж не сбился с шага – это двигался один человек. Алёша продолжал оглядываться, и вскоре приметил, что из мрака выступает исполинский, но всё же покорно прильнувший к основной поверхности, слившийся с нею горный хребет, и понял Алёша, что это – оплавленное рёбро, которое пало и… Нет – несмотря на свою величину, оно не перегородило дорогу – вскоре Алёша приметил, что на хребте этом происходит беспрерывное мельчайшее движение – бессчётное множество человечков подходило, карабкалось, пропадало за гребнем. А вокруг всё кричали, славили его – в голосах чувствовалось искреннее счастье. Так продолжалось некоторое время, в течении которого ничего не изменилось; а из–за размеренности всеобщего движения даже стало казаться, что они стоят на месте. Наконец это стало невыносимым – Алёше подумалось, что эдак его могут нести да славить долгое–долгое время, много ночей – будут всё также кричать славить; и будет он ползти в этом скелете, тогда как должен как можно скорее прорываться к воротам, за которыми златился мир его снов. И он закричал:
– Расскажите, что здесь было без меня!..
Десятки окружающих его глоток поведали одну и ту же историю, одними и теми же словами:
– …И поняли мы, что есть истина, которую можно достичь, только придя к величайшему, который в черепе!.. Мы разрушили мрачное таинство «Великой ночи»; наши толпы вырвались сюда, на волю! Мы выросли без великой ночи! Но хлынули раскалённые потоки, настала великая боль, великая погибель!..
Алёшу так и подмывало сказать, что – это именно по неразумному повелению «Величайшего» обрушили на них эти потоки, однако всё–таки сдержался, и продолжал слушать:
– …Бессчётное множество потеряли свои тела, но тут же, окрылённые ещё большей жаждой перемен возродились в ямах, в виде ничтожнейших. Снова бросились, снова перерождались и снова гибли, сожжённые. Так продолжалось несколько раз, и наконец, после великой тряски (Алёша понял, что – это рёбра одно за другим падали) – наконец–то жар спал. Тогда оказалось, что проходы наверх заполнены затвердевшим веществом – долго пробивали, и наконец – высвободились!.. И теперь идём!..
– Хорошо – только сколько ж идти то можно?
– Мы не знаем усталости…
– Зато мне каждая минута дорога! Я должен как можно скорее оказаться возле черепа…
И вновь грянули голоса:
– Да, да – конечно. Ведь именно вам, Высочайшему Гостю, доведётся говорить с Высочайшим.
И тогда началось стремительное, и всё возрастающее движение вперёд. Сначала Алёша даже и не понял, что происходит – и потом уж приметил; руки идущих подхватывали его и передавали всё вперёд – действовали они настолько слаженно, что скорость становилась невероятной – ведь идущие впереди даже и не оглядывались, но выставляли назад руки, подхватывали Алёшу – стремительный рывок, и вот уже следующие, ничем не отличные от предыдущих руки, проделывают тоже самое. Уже ветер бил в лицо, отчаянно трепал волосы, а скорость всё нарастала; костный хребет, который вначале казалось навеки застыл над горизонтом теперь всё нарастал, и вот уже пала от него густая тень, так что едва можно было различить этот единый, но бесконечно размноженный лик. Вот началось плавно–стремительное движение вверх, и Алёша увидел, что на всей протяжности хребта были вырублены аккуратные ступени – конечно – это требовало титанических усилий, но юноша не стал спрашивать, как это им удалось в столь краткие сроки – иное волновало его теперь – Чунг!.. И вот он стал кричать – не видели ли они иного, непохожего на них человека – даже более не похожего, чем он, Алёша, ведь у Чунга была красная, почти тёмная кожа. Его несли с такой скоростью, что окончание одного слова, звучало в десятках метрах от его начала – и всё же, так как это было одно существо – вопрос был понят; и сотни стремительно отлетающих назад голосов сообщали, что Чунга пожалуй и видели, да только не точно… Если и появился он, то в самое лихорадочное время, когда сверху продолжали ниспадать потоки расплавленных костей, и бессчётное множество гибло, чтобы тут же возродиться в ямах. Да – смутно припоминали, что в дыму, в чаду была некая незнакомая фигура, но – если и была, то затем изгорела в лавовых потоках…