Ибер Амьеро утомлённо рыкнул:
— Они могли разжиться лошадьми за ночь. Хорошо, идёмте. Только быстрее!
Офицеры нахлобучили шляпы и вышли вслед за истцом. Блаженная прохлада и полумрак холла сменились жарой раскалённых улиц Экзеси. Ночь была душной, за несколько часов они не успели остыть. Сизые сумерки, пахшие гарью, без боя уступили солнцу. В такую рань спали даже кошки и городок казался невозможно занюханным.
Амьеро шагал впереди, пружиня на своих коротких ногах, слушал как поскрипывают ремни от солидного снаряжения офицеров и чувствовал под подошвами дорогих туфель их поступь. Сам он такой статью не обладал, поэтому любил ходить с охраной или другим внушительным сопровождением. Только он ощутил причитавшуюся ему власть и расправил плечи, как Лобо свернул в проулок, потянув за рукав коронера.
— Эй! Куда вы? — растерялся истец.
— Старик, пивка не желаешь? Угощаю, — обратился к сослуживцу егерский капитан.
Феликс оживлённо кивнул.
Они сунулись в крохотный бар, зажатый между мастерскими, и заказали по кружке мутного лагера.
— Дай нам ещё гренок, любезный! — крикнул Лобо целовальнику в узкое окошко.
— Гренки будут через пять минут! — сварливо отозвались с кухни.
— Господа… Ну уж нет! — взорвался Амьеро. — Вы на службе и обязаны…
— Позавтракать, — беззлобно сказал Феликс, обмахиваясь шляпой. — Я обязан позавтракать. Сами видите, я немолод, в отличие от вашей милости, и скакать на пустое брюхо, точно степная собачка, уже не смогу. А скакать придётся высоко и резво. Хвала богам, эта конура с ночи ещё не закрывалась.
— Вы не переживайте! — хлопнул Лобо по плечу истца, от чего тот чуть не потерял равновесие. — Клоунам наверняка некуда податься, мы их мигом заарканим. Не бандиты же, не уйдут так просто.
Он схватил свою кружку с липкой стойки, сдул с неё пену, и та забрызгала Амьеро начищенные туфли. Феликс со спокойным любопытством наблюдал, как тот сделался из красного малиновым, точно младенец на горшке.
— И вы — лучшие у маршала?!
Лобо в ответ икнул.
— Немыслимо!
— Это у вас просто фантазия плохая, — вздохнул коронер, — мы казённые работяги, что бы вы там себе не думали. Расшаркиваться не умеем, но надёжны как никто.
Запах дублёной кожи и ружейной смазки пугал коротышку, как и неподчинение тех, кого он счёл своим эскортом, так что огрызался он вполголоса.
Офицеры выдули свои пинты одним махом, вернули посуду на стойку, и Амьеро повёл их дальше, ускорив шаг.
Наконец, они оказались на опустевшей площади. Вид открывался жалкий: ярмарка свернулась в смятении, оставив гирлянды пыльных флажков, всюду валялись окурки и осколки пивных банок. Одиноко стояла на мостовой маленькая крытая деревянная повозка, выкрашенная голубой краской. На боку у неё причудливым шрифтом в круг охрой вывели: «Судьба-Рок-Фатум». Сдвинув шторку, капитан подался вперёд и заглянул внутрь.
— Какая прелесть! Бумажные цветы, ладаном пахнет, всякие картинки развешаны… Ничего по нашему делу не наблюдаю.
Похрустывая гренками, Феликс медленно обернулся вокруг себя, рассмотрел брусчатку. Лужа крови совсем засохла, но мухи ещё пытались подкрепиться и ползали по ней, трогая камень хоботками. Лобо отошёл подальше, подцепил что-то розоватое носком сапога, подкинул и поймал.
— Это ещё что?
— Их… одежда, — скривился Амьеро, — просто рванина в виде юбки. Кто-то из девушек потерял, убегая.
— И сколько в труппе девушек?
— Две. Плюс взрослая женщина. И два паренька. Может, есть кто-то ещё, но на площади были только они.
Феликс нагнулся и близоруко сощурился, осматривая мусор, оставленный на земле. Поднял что-то мелкое, растёр в пальцах.
— Здесь, определённо, что-то жгли и разлили масло, выступление шло чуть поодаль места убийства. Объясните ещё раз, как Инкриз оказался практически в толпе, а не на условной сцене?
— Он вышел к зрителям. Начал рассказывать историю и выдирать слушателей одного за другим, мол, они — актёры его театрального действия. Подсказывал им, что говорить и делать. На роль какого-то героя он выбрал нашего отца.
— Вы стояли рядом?
— В паре шагов. Вот здесь.
От вида присохшей крови Амьеро явно сник. Спесь слетела с него, он обливался потом, поминутно то совал руки в карманы, то выдёргивал их.
— О чём же была история?
Вопрос коронер задал совершенно дежурным тоном, без давления, но истец вдруг занервничал пуще прежнего и заговорил навзрыд.
— Я не помню! — сказал он, сжав кулаки. — Не помню ничего! Инкриз перекинулся с отцом парой фраз, пока отплясывали артисты. Принял извинения, пожал ему руку… Ах, ублюдок… У него такие глаза! Будто впился ими в папу, не отводил взгляд, всё время что-то говорил, я заслушался, дальше, вроде бы, началась сказка. А потом я увидел кровь и очнулся.