– Это важно?
– Это облегчает мобилизацию. Но не означает, что мы собираемся вступать в войну.
– А зачем нам нужно облегчать мобилизацию, если мы не собираемся вступать в войну?
– Чисто из предосторожности. Не стоит беспокоиться, – сказал он и продолжил чтение.
Стэнли не были потомственными военными, и родителей Венеции немного смущало, что три старшие дочери вышли замуж за офицеров. Сорокалетняя Маргарет – за Билла, Сильвия – за майора Энтони Хенли из Военного министерства, а Бланш – за Эрика Пирс-Сероколда, коменданта военного училища в Камберли. Намазывая тост маслом, Венеция изучала их лица. Эти крупные, здоровые, усатые мужчины сидели вокруг стола, откинувшись на спинку стула, и, казалось, думали только о предстоящем безмятежном дне на берегу моря, ничуть не обеспокоенные тем, что пишут газеты.
– Но разве не может кончиться тем, что нас все равно втянут в войну независимо от нашего желания? – спросила она.
Билл вздохнул и зашуршал газетой:
– Как? И кем?
– Русскими и французами.
– Думаю, моя дорогая, ты еще поймешь, что дипломатия действует иначе. Здесь все решают соглашения, а у нас нет соглашений, обязывающих воевать в угоду русским или французам, – произнес он любезным, но твердым тоном, показывая, что разговор закончен.
Чуть погодя Венеция встала из-за стола и заявила, что собирается на прогулку.
– Винни, ты ведь не забыла, что обещала поиграть потом с детьми? – крикнула вдогонку Сильвия.
К тому времени, когда Венеция добралась до бухты, начался отлив. По обнажившемуся песку с важным видом разгуливали кулики. На отмелях кричали кроншнепы. У Венеции где-то хранилась фотография, на которой они с Уинстоном выкапывают крабов в этой части пляжа летом 1910 года. Всего четыре года назад. Но ей самой этим утром уже начало казаться, что то был совершенно другой мир.
Она сняла туфли, подобрала юбку и двинулась по скользким камням и мелководью к лодочному домику. Старый, прогнивший до каркаса ялик лежал на боку, привязанный цепью к причалу, словно какой-нибудь забытый узник. Она расстелила жакет на каменном выступе, открыла сумку и достала несессер с принадлежностями для письма. Потом несколько минут любовалась на море. Легкий бриз приносил к берегу запах соли и водорослей, такой густой, что его можно было ощутить на вкус.
Мой милый, я пришла в лодочный домик, чтобы ответить на твое письмо там, где могу спокойно подумать. Здесь меня никто не потревожит, не поинтересуется, кому это я пишу, и не попросит присмотреть за детьми или составить пару для игры в теннис. Только море, скалы и птичьи крики. Мир дипломатии и армий кажется отсюда оч. далеким, но ты такой хороший корреспондент, что кажется, будто бы я рядом с тобой.
Она заметила кустик белого вереска, проросший в расщелине скалы. Сорвала его и понюхала.
Ах, любимый! Ты же знаешь, как часто я говорила, когда на тебя нападала «хандра», что хотела бы поменяться с тобой местами и с радостью отдала бы целый месяц моего скучного существования за один твой час. Так вот, сегодня я отступаюсь от своих фантазий! Европейский кризис отбрасывает Ирландию в тень. Ты говоришь, что во всем этом есть только один положительный момент: по крайней мере, Ольстер больше не притягивает к себе столько внимания. Да, но какой ценой! Это все равно что отрубить голову, чтобы избавиться от головной боли!
Никто здесь, похоже, особенно не обеспокоен происходящим, и мне, знающей так много, пришлось за завтраком прикусить язык. Но, прошу тебя, остерегайся Уинстона и того огня, что вспыхивает в его голубых глазах, как только разговор заходит о войне. Какой жестокий поворот судьбы, что именно в этот момент мы так далеко друг от друга! Но я не выпускаю тебя из своих мыслей и вот – посылаю тебе белый вереск со скалы, чтобы ты не забывал обо мне и этом месте и чтобы он принес тебе счастье.
Она написала еще пару строк, наполненных всевозможными домашними мелочами, о которых он так любил читать, а когда закончила, поцеловала белый вереск, вложила его вместе с письмом в конверт, запечатала и надписала имя и адрес. Они показались ей здесь более неуместными, чем в Лондоне.
Без малого полчаса потребовалось ей, чтобы дойти до почты в Холихеде, сначала по тропе вдоль берега, потом через железнодорожный мост, мимо стоявших в ряд домиков из красного кирпича. К одиннадцати утра она вернулась в Пенрос, и племянники побежали ей навстречу через всю лужайку.
Ответное письмо прибыло, как обычно, с утренней почтой. И снова в нем были вложенные между страницами, словно белые лепестки, фрагменты дипломатических сообщений. Они выпорхнули из надорванного конверта на ковер. Первая часть, написанная в одиннадцать утра, рассказывала о катастрофе в Ирландии в воскресенье вечером, когда солдаты открыли огонь по толпе националистов в Дублине и убили троих человек.