Над водопадом показался всадник. Он огляделся вокруг и исчез.
— Уходить надо, — сказал Зимин.
Суббота бросился к сарайчику, схватил ружье, мешок и побежал к лошади. Зимин чуть помедлил, прислушиваясь, и тоже, взяв ружье, поспешил за ним.
Вскочив на лошадей, они тихо, стараясь не шуметь, поехали вдоль берега.
Куманин подъехал к сарайчику, едва они скрылись. Возле сарая валялись лотки для промывки золота. Невдалеке догорал костер. Куманин огляделся. В просвете, среди вековых кедров мелькнули силуэты двух всадников. Куманин пришпорил коня.
— За мной! — крикнул он появившимся со стороны водопада милиционерам. И пустился в погоню за скрывшимися в лесной чаще всадниками.
Милиционеры помчались за ним, но он далеко опередил их. Он уже различал одного из двоих — тот непрерывно оглядывался и отстреливался на ходу. Куманин узнал Субботу.
— Стой, Суббота, стой! — крикнул он и дал предупреждающий выстрел.
В ту же секунду раздался еще один выстрел, и Куманин вылетел из седла. Лошадь покатилась по земле…
К Куманину подъехали милиционеры.
— Догнать! Это Суббота! — крикнул, вскакивая, Куманин.
Верховые помчались за скрывшимися вдали Зиминым и Субботой.
Куманин рванул дверь и вошел к Федякину.
— Ушли, сволочи! — выдохнул он. — Упустили!
В сердцах он грохнул кулаком по столу так, что газета, покрывающая федякинский радиоприемник, упала на пол.
— Ерундой занимаешься, Федякин! — крикнул он. — А бандиты у тебя под носом орудуют!
— Ерундой?! — обиделся Федякин. — Если хочешь знать, это, может, и есть мое главное дело. Кабы не дисциплина партийная, я бы давно в Москве науку изучал. Потому бандиты все равно переведутся, а радио — это чудо двадцатого века. Радиостанция «Коминтерн» в Москве — тыщи верст отсюда, а я ее слышу. Без никаких проводов.
Он приставил наушники к уху Куманина.
— Слыхал! Артист Собинов, всемирно известный…
— Иди ты со своим артистом! — оттолкнул его руку Куманин. — Ты понимаешь, одного я узнал — Суббота… Он! Точно… Где их теперь искать? Я тебя спрашиваю, где искать?..
И в этот момент в комнату вошел Рогов.
Рогов сидел на месте Федякина и рисовал на листе бумаги план поселка в тайге. Федякин и Куманин, нагнувшись, рассматривали рисунок.
— Горелый скит, — задумчиво проговорил Федякин.
— Как это такое быть может? — сердился Куманин. — Целая деревня в тайге и никто о ней не знает?
— Тайга, — с тайной гордостью сказал Федякин, — в старое время раскольники целыми селами в леса уходили от царского насилия. Лет сто назад губернатор был — Чивилихин, генерал, он на них с войском ходил. Пришел, а те все попрятались — ни души. Ну Чивилихин поселок спалил и ушел. А староверы вернулись, обратно отстроились… Потому и прозвали Горелый.
Куманин обернулся к Рогову.
— А вы откуда Зимина знаете, доктор?
— Зимин приходил ко мне. В Петрограде.
— К вам? Зачем?
— Он искал Тасю…
— Когда.
— Весной.
— Значит, Зимин весной был в Петрограде?
Рогов кивнул.
— Все сходится… Все сходится, Федякин! — воскликнул он и с затаенной ненавистью добавил: — Я этому бывшему офицеру и прежде не доверял — все с усмешечкой, контра, — и, взглянув еще раз на Рогова, добавил: — Чтобы вы, доктор, в курсе были: этот самый Суббота, вот которого вы от смерти спасали, Смелкова, Аркадия Николаевича, у меня на глазах пристрелил…
Рогов вздрогнул, посмотрел на Куманина, задумался.
— Где же он есть, этот Горелый? — сказал Куманин. — Может, кого из староверов порасспрошать?
— Может, кто и помнит, — сказал Федякин, — да не скажет.
— А если мне попробовать? — предложил Рогов. — Меня тут кое-кто помнит… с детства.
Церковь стояла на окраине, среди крепких с железными крышами и высокими воротами староверческих домов. Рогов, задрав голову, глядел на колокольню, откуда несся торжественный, немного печальный перезвон. Он толкнул обитую железом дверь колокольни и стал подниматься по крутой узкой каменной лестнице, ведущей к звоннице.
Щуплый одноглазый мужичонка, несмотря на жару, в валенках и меховой телогрейке держал в руках несколько веревок и сосредоточенно раскачивал языки колоколов. Здесь, наверху, их звон был тяжелым, оглушающим. Звонарь мельком взглянул на Рогова и продолжал дергать за веревки. Рогов слушал и ждал. Наконец звонарь дернул последний раз и бросил веревки. Тяжелый колокол загудел, перекрывая перезвон колоколов поменьше, и, когда все уже смолкли, как бы из уважения к его глубокому низкому голосу, долго еще стоял в воздухе низкий, медленно исчезающий стон.